Забывший имя Луны

– Аполлошенька, это ты что-то обо мне говоришь? – забеспокоился вдруг шедший впереди Мишель. – Я опять что-то не так сказал?

– Нет, нет, – успокоил фотографа Аполлон. – Это я для Кеши освещаю кое-какие вопросы стиля, семантики и семиотики.

– А-а, тогда хорошо. В этом я все равно ничего не понимаю, – облегченно вздохнул Мишель и снова погрузился в свое обычное полуотрешенное состояние.

* * *

Словам Аполлона насчет документа Кешка не то, чтобы не поверил, но как-то оставил их на периферии сознания до тех пор, пока не явится что-нибудь еще, имеющее отношение к этому вопросу. А посему имеющийся «документ» был Кешкой аккуратно свернут и отправлен обратно в тайник. Уже затягивая тесемку мешочка (свет не был нужен Кешке, его ночного зрения вполне хватало на то, чтобы ориентироваться в знакомом подвале), мальчик вдруг ощутил, что, кроме него, в подвале есть кто-то еще.

И этот кто-то таится, прячется.

В этот миг случайный наблюдатель (если, конечно, допустить, что он мог видеть в темноте) наверняка поразился бы вдруг открывшейся «нечеловечности» всего кешкиного облика. Широкие кешкины ноздри зажили интенсивной самостоятельной жизнью, широко раздуваясь и бесшумно втягивая пыльный морозный воздух, уши тоже ощутимо зашевелились, движения головы стали мелкими и дискретными, как у ночной птицы, а движения рук и ног, наоборот, плавными и почти незаметными. Казалось, что Кешка плывет или скользит в гулкой, замороженной тишине. Чужой запах Кешка выделил почти сразу. Мгновением позже он узнал его, примерился и прыгнул вперед. Пронзительный, испуганный писк был ответом на этот прыжок.

И сразу же, на мгновение ослепив Кешку, зажегся ручной фонарик, зажатый в тонкой, изящной формы кисти веснушчатого монашка.

– Варсонофий! – удивленно воскликнул Кешка и помедлил, формулируя вопрос.

Однако, испуг монашка был слишком силен, и вопроса он не дождался.

– Я вот, Кешенька, тут… шел… случайно забрел… так получилось… как бы мне выбраться… я уж и не знаю… хорошо, ты тут… – забормотал он, низя взгляд и мелко трясясь от пережитого страха.

– А фонарик зачем? – резонно спросил Кешка, который пропустил все слова монашка мимо ушей и сейчас напряженно думал над действительным смыслом пребывания отца Варсонофия в заброшенном подвале.

– Фонарик? Фонарик – это…это я всегда с собой ношу. Зимой темно, Кешенька, а я из церкви как с ночной службы иду, так темно.. так я под ноги себе и свечу, да… чтоб не споткнуться… иной раз, знаешь, скользко так…

– Ага, – сказал Кешка, так ничего и не поняв.

Все его чутье говорило о том, что в подвале монашек оказался отнюдь не случайно, и что все это имеет какое-то отношение к нему, к Кешке. Но какое? Какая связь может быть между беглым монашком из Петрозаводска и диким мальчишкой с берегов Белого моря? Из всех людей интересоваться Кешкой может только Алекс, но совершенно невозможно предположить, что невзрачный отец Варсонофий – его человек. Нет у Алекса таких людей. Нет и не может быть. И что он делал в подвале?

– Вон там выход, – указал Кешка. – Иди.

Монашек, светя себе под ноги, послушно двинулся наверх. Кешка остался один, еще подумал и решительно потянул из тайника оставленный было мешочек.

– Найду еще место, – сказал он вслух.

Но недоумение не проходило. Кешка знал о жизни Города немногое, но все же достаточно, чтобы понимать абсурдность своих предположений. Зачем незнакомому с Кешкой монаху могли понадобиться справка о кешкином сумасшедствии, ржавый охотничий нож, грубо сделанный перстень картинка или пластмассовый пупсик?

Еще поразмышляв, Кешка, ничего не объясняя, показал картинку и перстень Аполлону. Аполлон явил всю ту же мягкую и уважительную обтекаемость, что и в случае со справкой.

– Я понимаю, друг Кеша, – проникновенно сказал он. – Это те реликвии, которые остались у тебя от закрытого для твоей памяти прошлого. Понятно, что ты хранишь их.

– Реликвии – что?

– Реликвии – это памятные для человека или для какой-то группы людей вещи, иногда имеющие какую-то материальную ценность, а иногда важные только для этого человека.

– Это – что? – Кешка ткнул пальцем в картинку и перстень.

– Вот это – иконка. Репродукция, наклеенная на картонку. Такие сейчас продаются в любой церкви. Наверное, кто-то из твоих близких был верующим. Что это за икона конкретно, я не знаю, об этом ты лучше спроси у Варсонофия. Он все-таки духовное лицо, должен быть в курсе. А перстень… ну, на первый взгляд, он из мельхиора, а может быть, и из серебра…можешь попробовать почистить его мелом, тогда станет ясно. Довольно грубая работа, как будто ручная…но в целом, красиво… явно, мужской. Может быть, он принадлежал твоему отцу? Или он сам его сделал? Вот тут и вензель какой-то… Вроде бы – «И», но может быть и латинское «эн»…

– Да, хорошо. Спасибо, – Кешка забрал перстень и иконку у Аполлона, переложил в висящий на шее мешочек. – В каждой церкви? – уточнил он.

– Да, увы! – Аполлон огорченно развел руки. Наверное, Кешке было приятно думать, что его иконка имеет какую-то художественную или материальную ценность. А теперь он, Аполлон, мальчишку разочаровал…