Зачарованная величина

Гендель, Моцарт, Равель в его трактовке несут глубокий отпечаток художественного достоинства. Кажется, девиз его творческого метода — от буквы к духу. Следование букве, служение ей в конце концов, как ни парадоксально, подчиняют исполнителю дух произведения. Там же, где этого смирения перед буквой нет, возникают каприз, дерзость или нелепица — удел многих иных дирижеров, которые начинают с насмешек над буквой, так что дух стиля или вещи оказывается для них потом далеким, чужим и навсегда непостижимым.

2 февраля 1950

77. Вездесущий карнавал, или Живейшая заинтересованность

Долгожданный февраль в своей карете, полной аппетита и устриц! Старые кварталы — Ла Пунта, Колон, Хесус Мария — под высокие звуки корнетов, прерываемых вторгшимся барабаном, репетируют поступь и грацию карнавальных дней. Краткость месяца обязана его ласковой погоде не меньше, чем течению времени, и, пожалуй, согласишься с протопресвитером из Иты^{480}: пора года тоже «чем меньше, тем лучше». Все мы обобрали заимодавцев, освободились от мучительных последствий прежних утех и готовимся к новым подвигам. Подхваченные ритмом, подчиняясь смене дней и частоте звездопада, каждый уже пробуждается к радости или сдается мольбе. Гавана рассыпает свое дружелюбие во всем его богатстве и полновесности. К прежним прелестям в эти дни прибавляется кильватерная кипень ливня, предвещающего либо героический выход из оперы в самую мокредь, либо вечер взаперти и без малейшего снисхождения, унесенного волнами, достойными ветхозаветной цитаты.

Но городские врата уже почувствовали прилив гостей. Последние недели увенчались редким великодушием гастролеров. Рубинштейн, Кусевицкий, Франческатти^{481}, а теперь Маркова — живые символы художественной выразительности — развертывают перед Гаваной всемирные достижения своих методов и школ. Нам уже не нужно демонстрировать потешную спесь наших дядюшек, чьи восторги: «Помню, видал я его в одиннадцатом году в Риме» или: «Как же, я еще застал его в Константинополе, на втором году правления Кемаль-Паши^{482}», — бывало, собирали кружок, внимающий россказням об их похождениях в мире искусства. Для нас сегодня видеть и наслаждаться зрелищем этих артистов означает лишь живейшую заинтересованность в культивации чувств и глубоко выношенное требование пищи для ума.

9 февраля 1950

81. Алисия Маркова^{483}, или Танец в манере Дега

Алисия Маркова как бы олицетворяет дух танцевальных сцен на картинах Дега: линия для нее важнее мелодии и подчиняет мелодию. Среди девяти муз она могла бы стать воплощением танца, музыка которому словно и не нужна — ни в качестве аккомпанемента, ни в виде украшения. Но в этой почти невесомости и, вместе с тем, углублении в себя — спасение для танцовщицы, чья легкость не стремится раствориться во времени, и ее самоочищение, поскольку темперамент Марковой проявляется в борьбе с угнетающей дягилевской дисциплиной, обнаруживаясь как бы между линией тела и рождением звука. Если, например, она исполняет ноктюрн Шопена, принимая позы деревенского праздника Ватто, то делает это для того, чтобы не потеряться в светотенях музыки, призвав на помощь пластику танагрских статуэток… Большая удача, что ее партнером выступает Антон Долин^{484}. Чуждый и мгновенным крутым взлетам Нижинского, и безостановочным движениям Мясина^{485}, привязанного к сценической горизонтали, Долин старается вписаться в стилистику французской хореографии XVIII века или итальянской сюиты. Вероятно, эпоха оригинальности любой ценой для балета уже миновала и теперь нужнее стиль, внушенный светскими забавами на морском берегу, танцами пастухов на холмах или любовными играми по время придворной церемонии.

Постановки Нины Фонарофф^{486} и странные, схематичные баллады Пола Боулза^{487} требуют от Марковой и Долина особой мимики и дополняют ее вмешательством голоса. Оглядываясь на музыкальные шкатулки XVIII столетия, Маркова доводит свое мастерство до абсолютной безупречности, а Долин стремится вложить себя в каждое танцевальное движение. Непревзойденное искусство Марковой позволяет ей с одинаковым блеском показать нам и куклу на ниточке, и кружащийся на ветру осенний лист. При этом она не старается уверить зал в способности перевоплощаться, не подчеркивает свой протеический дар: не все движения можно станцевать, не всякое из них поддерживает и разворачивает линию. Перед нами проходят застывшие на секунду кристаллы, которые распадаются и перестраиваются, доказывают свою подвижность или тонут под собственной тяжестью. Выточенные у нас на глазах кристаллы, замкнутые, как изваяния — неопровержимые победители пространства.

15 февраля 1950

82. Выставка копий, или О надувательстве