Зачарованная величина

Моя жена Мария Луиса^{28}

На разговорчивой крыше
с риском для жизни
читаешь Писанье.
Прежний твой дом
теперь возвратился в прах.
Ты читаешь Писанье,
и павший лист
пересекает воды
и поколенья.
Поминая умерших братьев,
с дрожью читаешь
двадцать третий псалом^{29}

.Мать читала его
обреченному сыну.
Дочь — своей матери в час
последнего успокоенья.
Ты — былая сестра
и усопшая мать
на облаке за окном.
Вас четверо рядом со мной,
возвещающих день,
чтобы я препоясался светом
и потянул бегущую нить метафор.
Молчаливым достоинством
мирно рушишь седалища губителей.
Выбиваешь подушки,
полные ангельским пухом,
а я в стороне вспоминаю
слово за словом: «Покоит меня
на злачных пажитях».
Когда смерть задувает снаружи
в дом, ты мгновенной оградой
приносишь посох и жезл.
И, выверив новый отрезок,
я иду как слепой.
Посохом я отмечаю
кромку безвестных морей
и шарю по губке дремоты,
чтобы вернуться на сушу.
Смерть с тобой уже пройдена
и мимолетна, а жизнь прибывает
«ради имени Твоего».

Моя сестра Элоиса^{30}

Темный трепет век при начале речи,
столик в иероглифах неба,
разговор словно радуга,
          раздвигающая горизонты,
каждое слово — из крылатого словаря.
В нетерпенье разлетевшиеся бусы
отшлифованней бычьего рога.
Жрец бога Митры, делящий круг зодиака,
двадцатое апреля — день рождения мира.
Витые натеки лавы, ясные строки
печени, дымящиеся внутренности животных
и слова, полированные посредники,
возводящие дух — к перегною,
бурю — к хаосу,
а японскую раковину — к зеленой
          рыбине-прилипале.
В каждом слове — глиняный апейрон^{31}

,оживленный ночным дыханьем.
Слепой Парменид, ткущий багдадский ковер.
Я начинаю речь, потому что буду услышан
той, кто слышала мой первый крик на земле.
Мама, нечем дышать,
пойду зажгу свои травы,
разбуди меня, если придет Элоиса с сыном.

Женщина и дом

Ты кипятишь молоко,
соблюдая душистые обычаи кофе.
Обходишь дом
воплощенной мерой насущного.
Каждая мелочь — таинство,
приношение тяготам ночи.
Оправдан твой каждый шаг
на пути из столовой в гостиную,
где портреты
только и ждут твоего словца.
Ты учреждаешь дневной закон,
и воскресная птица взметает
краски огня
и пену над чугунками.
Разбиваясь, посуда
звенит твоим смехом.
Средоточие дома
ускользает, как точка на линии.
В твоих страшных снах
бесконечный дождь заливает
посадки карликовых
кустов и подземный делоникс.
Но если ты убоишься,
треснувшие небеса
рухнут на нас
лавиной мраморных копий.

Февраль 1976

Китайская алхимическая гравюра