Зачарованная величина

В сюите «Гавана» взгляд автора — и читателя — свободно перескакивает с приезда Яши Хейфеца, выступления Алисии Марковой или выставки художников «Парижской школы» на причуды местной погоды и ухищрения гаванской кулинарии, прогулка до городского рынка перемежается экскурсом в историю европейского градостроительства, а блестки цирковой наездницы вплетаются в сияние Рождества. Повседневность как угол зрения задана тут самим жанром газетной хроники, к которому Лесама, уже вполне известный в избранных кругах герметичный поэт и эссеист, относится, отмечу, без малейшего снобизма. Привязанность к домашнему укладу и женскому началу диктуется в «Гаване» биографией любимого маминого сына (в одном из писем, уже после смерти Росы Лима де Лесама в 1964 году, поэт признавался, что чувствует себя и сыном, и отцом своей матери) и, к тому же, с детских лет не очень здорового человека, а оборачивается универсальной мифологией домашних обрядов и утопией нерушимого уклада в кругу близких. Общий дух праздничного таинства, который, как известно, веет где хочет, внушен всем складом и мировоззрением нашего автора, этого «орфического католика», как его назвала в своем мемуаре Мария Самбрано. Суть сущего для Лесамы — в счастливом и непрестанном творческом пресуществлении.

Борис Дубин

Стихотворения {*}

Твой сон дрожит

Твой сон дрожит янтарною струною
и тяжкою короной золотится,
а крапчатое лето вырезное,
седлая, кличет гончую и птицу.

Лист, капля неба, бремя золотое,

в сон по складам, как прежде, возвратится,
чтоб в копях мальвы кануть с высотою
и сладостью по нёбу распуститься.

Судьба листа — в твоем произволенье,

до моря ширится твоя корона,
и под листву, склоненную признаньем,

вступает лето с грацией оленьей

и, возвратясь, прощает потаенно
огонь ветрам и снег — воспоминаньям.

Краткий сон

Воздушный кодекс блещущего дня
развертывает — сном или судьбою —
заставку крыльев, высью голубою
зовя в игру и радостью маня.

Пространство, падшим прахом леденя,

струит огонь — от крыл полуслепое —
на смертный след, впечатанный тобою,
и сладкий миг короткого огня.

Но снежный лик с жемчужною рукою

для знавших срок и потерявших дом
улыбкой мнятся, тучкою, такою

неверной в кратком бытии своем.

Обрядом праха, мерою покоя,
застывшего над снегом и жнивьем.

В двойном скольжении, неутолимый