Зачарованные острова Галапагосы

Словно редкостные цветы орхидеи сверкали среди голых ветвей бульнезии красные горловые мешки самцов фрегатов. Почти каждое из низкорослых деревьев с белой корой, широким кругом опоясывавших крутые склоны вулкана в бухте Дарвина на острове Тауэр, щеголяло этим диковинным украшением. В ветвях деревьев, помимо фрегатов, гнездилось несчетное множество неугомонных красноногих олушей, без конца ссорившихся из-за строительного материала для гнезд. Одни прилетали с веточками в клюве, другие улетали на рыбную ловлю. Горячее солнце, повисшее в синеве неба, освещало эту снующую пестроту, а в бездонной выси величественно парило несколько фрегатов. Казалось, они столь же далеки от земли, как и пухлые редкие облака, застывшие недвижно в вышине. Я сидел в окружении птиц на юго-восточном склоне погрузившегося в воду кратера. Подо мной скала высотой не менее 30 метров крутой стеной обрывалась в море. В многочисленных нишах и на выступах скалы сидели пестрые ласточкохвостые чайки. Фаэтоны то и дело покидали насиженное место на камнях и стремительно мчались по прямой через бухту. Далеко внизу, там, где волны плескались вокруг огромных утесов, лениво разлеглись морские львы.

На почтительном расстоянии от скалистого берега стояла на якоре "Ксарифа". Уподобясь изящной игрушке, она грациозно покачивалась на изумрудно-зеленой воде. На олушей она действовала словно магнит. Они сидели на ее реях и перилах, мешая нашим людям грузить в шлюпку плавательные принадлежности.

С моего места я мог видеть всю бухту. Она имела форму почти правильного круга диаметром около полутора километров. На юге она узким проливом соединялась с морем. Со всех сторон бухту окружали крутые стенки кратера, однако в ее средней части стена была разбита на множество террас. Лишь небольшой участок песка у кромки воды был пригоден для высадки. Как ни странно, эту обширную красивую бухту открыли только в 1923 году, и Уильям Биб назвал ее в честь Дарвина.

В шумливом птичьем сборище мое внимание привлекли прежде других фрегаты. Совсем рядом со мной на ветвях бульнезии сидели бок о бок два крупных экземпляра, два самца, усердно раздувавших красные зобы. Зобы напоминали детские воздушные шары, и их резкий красный цвет казался еще ярче на фоне темного, почти черного оперения, с зеленым отливом на спине и в хвосте. Большие крылья скрещивались над хвостом, как у сидящей ласточки. Только лапы, которыми птицы цепко держались за ветки деревьев, казались непропорционально маленькими.

Самцы сидели неподвижно под горячими лучами солнца. Ни один как будто не замечал другого, и все же чувствовалось, что каждый в своем желании быть красивым старается перещеголять соседа, ибо все, что они ни делали, предназначалось прежде всего для представительниц слабого пола. Самцам, однако, пришлось долго ждать, пока поблизости не показалась самка с белой грудкой. Поведение самцов мгновенно изменилось. Оба они, расправив крылья, быстро и мелко затрясли ими и довольно неприятными голосами завели трескучую песню. " Кью-кью-кью-кью-ю-ю-ху-ху-ху-ху-трр-трр-трр-трр ", - доносилось с деревьев. При этом самцы оживленно крутили головой из стороны в сторону. Но на самку пение, по-видимому, не произвело впечатления. Она облетела вокруг дерева и спокойно полетела дальше. Самцы не спеша сложили крылья, слегка потоптались словно от смущения на месте и вновь невозмутимо выставили напоказ свои горловые мешки. Меня удивила терпимость, проявленная соперниками: ни один не пытался прогнать соседа.

Наконец перед самцом, который был ближе, уселась самка. В клюве она держала веточку - свадебный подарок. Самец разволновался, затрясся, запел, а она терпеливо сидела перед ним, прижимаясь грудью к его красному горловому мешку. Когда же самец наконец решился принять дар, самка тотчас же полетела опять за строительным материалом. Самец остался на страже гнезда.

Около бульнезии, на ветвях которой сидели птицы, лежал сломанный куст. Там другой фрегат свил себе немудреное гнездо и прилежно сидел на яйцах. Его зоб опал - теперь это уже был округлый красно-коричневый мешочек,- от всей его мужской красы осталось только шелковистое оперение на спине, да и оно выглядело достаточно потертым. Он был, конечно, связан прочными семейными узами. Я подошел и осторожно отодвинул его ногой в сторону. Он и в самом деле сидел на красивом белом яйце величиной с гусиное. Фрегат, возмущенный моим поведением, несколько раз сильно клюнул меня. Я оставил его в покое и вернулся к камню над обрывом.