«Мне кажется: я знала, что вы придете. Все время кого-то ждала, кто бы меня выслушал. С чего начать? Я немного растерялась… Но это хорошо, что вы моложе меня, иначе что бы я могла вам рассказать…
…Недавно мы с мужем поехали в Москву и первый раз не пошли на Красную площадь. Такого раньше никогда не случалось. Пусть у нас был только один день и мы с ног валились от усталости, но, хотя бы ночью или на рассвете перед самым поездом, мы должны побывать на Красной площади. А сейчас не пошли. Не хотелось.
Я всегда ждала эти первые минуты, когда поезд подходил к Белорусскому вокзалу, звучал марш, и сердце прыгало от слов:
— Товарищи пассажиры, наш поезд прибыл в столицу нашей Родины город-герой — Москву!
Где это? Куда исчезла жизнь, которой мы жили раньше? Нас встретил чужой, незнакомый город… На Арбате, моем любимом Арбате продавали разукрашенные матрешки, самовары, старые иконы и тут же — комсомольские билеты. Вы представляете? Фронтовые награды — от ордена Славы до медали „За Победу“! Красные знамена с Лениным, советскую военную форму — от прапорщика до маршала… Цены в долларах… Муж чуть в драку не полез:
— Это же бандиты!
Я позвала милиционера, и он нам, провинциалам, скороговоркой, видно не впервые, разъяснил:
— Предметы эпохи тоталитаризма… Разрешено торговать… Привлекаем к ответственности только за наркотики и порнографию…
А партбилет за пять долларов — не порнография?! Невозможно было отделаться о чувства, что это какие-то декорации, кино снимают… Жуткий фантастический фильм… Как и этот второй фильм — что я здесь, в больнице. Вот эта женщина, что сейчас мимо нас прошла в столовую (скоро обед), вешалась. Инженер. Тридцать лет жила в общежитии, потому что одиночка, и наконец получила однокомнатную квартиру. Пол вымыла. Окна отскоблила от краски. А потом на каком-то шпагате… Хорошо, что двери не закрыла на ключ по привычке, как в общежитии… Тут у каждого своя история…
Мне кажется, что я проснусь — и пойму, что меня просто разыграли. Я лягу спать, встану, и все будет, как прежде.
…Впервые я увидела Москву в семьдесят третьем году. Я уже была замужем, родила дочь. Помню, что шел дождь, холодный, осенний дождь. У меня не оказалось с собой зонтика, но я выстояла шестичасовую очередь к мавзолею. Я шла к Ленину, как идут в храм. Полумрак, цветы… Шепот:
— Проходите. Не задерживайтесь. Осторожно — ступени…
Это был бог. Я плакала, за слезами ничего не разглядела. Единственное место, куда меня тянет сейчас, — церковь. Но я хотела бы пойти в церковь без людей, и стать на колени, и говорить, не знаю с кем…
О чем? О том, как мы были потрясающе счастливы! Сейчас я в этом абсолютно убеждена. Мы росли нищие, ничего не имели и никому не завидовали. Летом наденешь парусиновые тапочки, начистишь их зубным порошком. Красиво! Зимой — в резиновых ботиках, мороз — подошвы жжет. Весело! Хорошо вспоминать! Верили, что завтра будет лучше, чем сегодня, а послезавтра лучше, чем вчера. Любили, безгранично любили Родину — самую великую, самую лучшую! Первый советский автомобиль — ура! Неграмотный рабочий изобрел секрет советской нержавеющей стали — победа! А то, что этот секрет уже давно известен всему миру, мы потом узнали. А тогда: мы первыми полетим через полюс в Америку! Научимся управлять северным сиянием, повернем вспять гигантские реки, построим в непроходимых лесах самую длинную железную дорогу… Вера! Вера! Вера!
Без конца работало на улице радио. Утром играли гимн, затем марши, песни Дунаевского, Лебедева-Кумача. Я и Родина — это было одно и то же, неразделимо. Мне пятьдесят два года, а я и сейчас могу запеть. Хотите? (Поет.)
Мама рассказывала, что на следующий день, как меня приняли в пионеры, утром заиграл гимн, я вскочила и стояла на кровати, пока гимн не кончится. Дома был праздник, пахло пирогами в мою честь. Я не расставалась с красным галстуком, он у меня до сих пор хранится. Мечтала подарить его дочери… Комсомольский билет берегла… Для кого?
Раньше откроешь окно — льется музыка, и такая музыка, что встанешь и шагаешь по квартире, как в строю. Пусть это была тюрьма, как теперь считают, но нам было теплее в этой тюрьме. Мы чувствовали единение и привыкли быть в толпе, вместе. Вы посмотрите, как мы стоим в очередях, друг на друге, тесно — это все, что осталось у нас от той жизни.
Вспомнила еще: