Зачарованные тайной

Приближалась зима. Горная гряда, где жили эти добрые люди, расположена приблизительно на высоте 3600 метров; там никогда не бывает тепло — по крайней мере, для индусов — и зимы суровы. Рам Дарс не ожидал, что он столкнется со столь низкой температурой, и тем более не помышлял о том, чтобы продолжить свое путешествие — снег завалил все перевалы, ведущие в Тибет. Индусу пришлось смириться, Взяв с собой еду и немного денег, он уныло спустился с крутых откосов, восхождение на которые вселяло в него столько надежд, но принесло столько мук. Надежды не оправдались — затея Рама Дарса потерпела крах, однако подобная неудача воспринимается индусом не так, как мог бы отнестись к ней западный человек, убежденный в скоротечности жизни. Для индуса всякая жизнь представляет один-единственный эпизод среди множества аналогичных событий. Смерть — это лишь занавес, опускающийся после окончания очередного действия пьесы, но затем начинается новое действие, и они сменяют друг друга во времени до бесконечности. Поэтому к любому замыслу, не доведенному до благополучного завершения в нынешней жизни, можно вернуться в следующем воплощении, и, таким образом, всякая неудача может быть исправлена. Утешительная мысль, и те, кто в это верит, ни за что не променяют ее на догмы, трактующие смерть как вступление в область окончательного и безвозвратного.

Между тем Рам Дарс покидал Гималаи без особого сожаления. Он не добрался до страны чудес, но по-прежнему в нее верил. Подобно игроку, переоценившему свои физические силы, этот человек потерпел поражение, но его вера в окончательный успех осталась незыблемой, и мечту свою он не утратил.

Некоторые, в отличие от несчастного Рама Дарса, добрались до того или иного из священных мест, о которых грезили, и их вера, указавшая им туда путь, рухнула. Следует ли радоваться за этих людей или жалеть их? Знать лучше, чем верить, но у многих слишком слабое зрение, неспособное вынести сияние Знания, и рассвет, разгоняющий призрачные образы, кажется им жестоким.

Такова была судьба бенгальца Банерджи, образованного брамина и правоверного индуса, чиновника британского центрального аппарата в Индии[73]. Этот состоятельный человек, способный обойтись без должностного оклада, оставил службу и вышел в отставку немного раньше положенного срока.

Получив возможность всецело распоряжаться собственным временем, Банерджи решил совершить паломничество по священным местам. Когда я с ним встретилась, он уже посетил многие из них, но ни одно не вызвало у него духовного потрясения, к которому он стремился. Этот набожный индус, с юных лет неукоснительно совершавший все обряды, предписанные людям его касты, нисколько не сомневался в их пользе, но в то же время знал, что, помимо «пути» добрых дел и традиционной веры, существует и другой путь: великих святых, почитаемых в Индии, путь, приводящий людей к богам, которым они поклонялись,

Вишну, Шива и Кали[74]* порой являлись в зримом обличье, но чаще всего в избранных местах верующие ощущали, как божества приближаются к ним, наполняя их души чувством неизъяснимой цельности.

Застав меня однажды за чтением «Упанишад» в библиотеке моего индийского друга из Калькутты, господин Банерджи решил довериться мне и поведать о своих духовных поисках и разочарованиях.

— Ах! Вы читаете, простите за беспокойство, — сказал он. — Мой друг Гоше разрешил мне приходить в его отсутствие и брать книги.

Затем с присущей большинству жителей Азии бестактностью он наклонился и заглянул через мое плечо, чтобы узнать, что я читаю.

— «Чхандогья Упанишада», — прочел индус и вздохнул. «Лесные мудрецы», — пробормотал он, немного помолчал и продолжал: — Лес, Гималаи, по-моему, вам это знакомо...

— Да, мне приходилось там бывать, и через несколько недель я снова туда поеду, — ответила я.

— Что вы там ищете? — поинтересовался мой собеседник.

— Ничего, Вероятно, лес и Гималаи разговаривают, когда им будет угодно и с кем им угодно. Как это произошло с Сатьякамой[75], когда тот пас стадо своего учителя.

— Наверное, так оно и было, — заявил Банерджи, — но большинство проходит через лес и Гималаи, преследуя другую мечту. Эти люди не слышат голосов высоких деревьев и горных рек, а если и слышат, то не останавливаются, чтобы к ним прислушаться и обдумать их слова; они проходят мимо в поисках чего-то другого, менее великого и более понятного их убогому разуму.

Погрузившись в воспоминания, Банерджи словно позабыл о моем присутствии. Неожиданно он решительно произнес: