Зачем мы пишем

В моей личной жизни встречается множество обстоятельств, когда я совсем не чувствую себя уверенным человеком. Я, например, боюсь, что в один не очень прекрасный день у меня не хватит денег, чтобы заплатить по счетам. Я нервничаю на вечеринках, поскольку не люблю толпу. Довольно-таки стандартная человеческая чушь.

В моей писательской работе случались паршивые моменты: когда меня «потрошила» Опра на национальном телеканале, а также шестнадцать коллективных исков против меня, когда мой адвокат сказал: «Тебе предстоит вечный финансовый Армагеддон. Тебе следует подумать о переезде во Флориду, или Швейцарию, или Монако».

Но больше всего я боюсь за детей, чтобы с ними ничего не случилось. Мы с женой пережили потерю второго ребенка. Сына. Это самое жестокое испытание в жизни.

По сравнению с утратой ребенка, потеря друга или разбитое сердце — все эти ужасные писательские переживания — просто плохие дни на работе. Поэтому 2006 год был для меня плохим годом на работе — и все.

Когда я сижу за компьютером, когда я писатель Джеймс Фрэй — все исчезает. Я не сомневаюсь. Я не боюсь. Никто не может причинить мне боль, сказать гадость и вообще сделать что-то такое, чтобы это было для меня важно. Когда я занимаюсь своей книгой, то эгоизм, самомнение и все прочее уходят — остается работа, просто борьба и вызов. Я довольно четко это разграничиваю. Если у людей эти границы размыты, тогда обязательно возникнут проблемы.

Моя литературная работа, я сам, все, что меня окружает, — это большое, продолжительное представление. Жребий брошен. Мифология в действии. Долго ли она продержится, зависит от того, насколько хороши книги, которые я пишу. Вот в чем прелесть моей работы. Вся чушь, собранная в мире, и все самое важное, что есть у меня в жизни, сконцентрировано в одном вопросе: «Достаточно ли хороши мои книги?» Я хочу сделать для людей то, что для меня сделал Генри Миллер.

Радикально

Когда я учился писать так, как я хотел, я много обращался к истории литературы. Я пытался понять, что общего было у разных писателей, которыми я восхищался. Я изучал их всех: Бодлер, Фицджеральд, Генри Миллер, Дос Пассос, Хемингуэй, Керуак, Мейлер, Томпсон, Гинзберг, Брет Истон Эллис. Когда появлялись их книги — никто прежде ничего подобного не видел и не читал. Например, «В дороге»[54]. Сколько книг существовало до нее? Миллиарды. «Дон Кихот» — тоже своеобразный дорожный справочник, книга о путешествии двоих парней. Приходится радикально менять не только стиль и подачу повествования, но и то, каким образом можно рассматривать основную тему произведения. Тебя просто вынуждают создавать великолепные, уникальные, неповторимые вещи, и почти такие же революционные и немедленно узнаваемые, как книги этих великих писателей.

Сейчас мы, думая о Хемингуэе, понимаем, что он — Хемингуэй! Но когда вышла его первая книга с короткими предложениями, скупым повествованием, сжатым, легко читаемым и сконцентрированным на сюжете стилем — это было радикально. Если вы подумаете о Керуаке — радикально. Генри Миллер — радикально. Гинзберг — радикально.

Лучший из лучших

В моей жизни писателя были захватывающие, потрясающие моменты. Впервые увидеть свою книгу в книжном магазине. Впервые услышать: «Черт возьми, чувак, мне нравятся твои книги». Я люблю начинать книгу и заканчивать ее. В ощущении, которое охватывает тебя, когда ты написал точную фразу, идеально подходящую для того, что ты хотел выразить, есть чистое удовольствие. У меня были чтения, на которых присутствовали тысячи людей, я продал десять или пятнадцать миллионов экземпляров своих книг, я собираюсь отправиться в книжный тур по всему миру. Какое-то время моя книга занимала первую строчку в списке бестселлеров по версии New York Times.

Вы думаете, это были лучшие моменты? Отнюдь.

Лучший момент — говоря о нем, я могу даже пустить слезу — это когда я напечатал последнее слово в «Миллионе осколков». Я посмотрел на него и расплакался. Не знаю, испытаю ли в своей писательской жизни момент лучше этого.

У меня соглашение с самим собой. Если когда-либо я буду озабочен мнением окружающих, или продажами тиражей, или количеством публики, приходящей на мои чтения, больше, чем желанием написать бомбу, которая взорвет человеческий мир, я брошу все и займусь другим делом. Я не собираюсь быть семидесятипятилетним стариком, пишущим всякую фигню только затем, чтобы потешить свое самолюбие.

Марвин Хаглер однажды просто взял и ушел из бокса. Все вокруг только и говорили: «Когда же он вернется?» Он не вернется. Я очень уважаю его за этот поступок.

Наступит момент, и я просто уйду. Никто никогда обо мне больше не услышит.

Джеймс Фрэй делится профессиональным опытом с коллегами