Зачем мы вернулись, братишка?

«О, какая прекрасная смерть! Собаке – собачья? А кошке – кошачья. Что же вы так собак не любите? Даже от церкви отлучили! А вот Пророк даже халат свой обрезал, чтобы кошкин сон не нарушить. Или я ошибаюсь? Нет, Макди, не сердись. Плохо прожили, да? До девятнадцати? Море, вино, прогулки, книги, музыка. А военная служба, когда ты здоров и молод? А женщины? Ну, какой он извращенец? Ты ханжа, друг мой! Он же не рассказывал другим, что кому облизывал и кто ему и что взасос целовал? У вас ведь грех на языке, читал заповеданное? А когда ты был младенчиком, тебя не целовали в разные местечки? Ой-ой, смотри, отваливается этот твой целованный от стены. Плохо! Знаешь, почему? Этому грустному воину сначала припишут твой подвиг. Не возмущайся. А на кого еще списать по горячим следам? Пьяный офицер привел в действие взрывное устройство, предположительно мину. Для начала сойдет, чтобы народ успокоить. Успокой, президент, душу народа своего!»

Удивил, старый садюга! Неужели Отцу Тьмы есть дело до земных уловок? Дважды лжец. Кто бы он ни был – прах под ногами. Сильные не мучают. Они убивают сразу. Как… Да как я. Эй, да засунь ты меня еще в сотню оболочек, переживу. Это же не от тебя наказание? Или ты не знаешь, что человек ко всему привыкает.

«Ошибка, Макди, ничего, ошибки обеспечивают рост личности! Во-первых, это не наказание, а порядок такой, устав, понимаешь? Во-вторых, ты уже не человек, ты для своих святой, для чужих – мертвый. Как тебя наказать?»

Похоже, ты загоревал, пахан подвальный? Интересно, как ты выглядишь. Создателя я не могу видеть, а тебя, мусор создания, могу? Давай, явись. Ты же меня видишь? С рогами, да? Черный или желтый?

«О-о! Целую твои мысли! Я не ослышался, ты меня призываешь? Какой? А если ты меня никогда не видел, узнаешь? Я тебе скажу, друг мой: о том, как выглядит создание, знает только тот, кто его сотворил. Откуда ты знаешь, может быть, мы и не тела вовсе, а так, эфир, волны, морок?»

Урод. Идеалист сопливый. Да твоя философия уже двести лет назад разгромлена.

«Макди, ты опять злишься. Сам знаешь, словом спасешься, им же погибнешь. Одним и тем же, это понятно? Давай, говори: «В них добротные, прекрасные…».

Нечисть. Прах. Хочу, чтобы ты сгинул!

«Молодец, растешь. Хочешь – значит, существуешь! А я вот уже ничего не хочу. Ну, почти. Зато могу. Тяжко, понимаешь? Кстати, вот эти черные лохмотья тебе будут по душе. Служитель культа. Не твоего, ну какая разница? Верующий, одно слово. Может быть, понравится? У них тоже свой рай. Поскучнее твоего, конечно, но тоже ничего. Давай, споем, ну!»

«И заиграли золотые искры в изумрудной траве:
В них добротные, прекрасные,
Черноокие, скрытые в шатрах,
Не коснулся их до них
ни человек, ни джинны…
Опираясь на зеленые подушки
и прекрасные ковры,
На ложах расшитых,
Облокотившись на них
друг против друга…»

«…А если он действительно Отец, то поймет. А владыка – фараон! Там и одному-то попу делать нечего. Верили, пока стрельба шла да гуманитарка. А дивизия? Комдив в страхе божьем, так и полки на молебнах стоят. А нет – так и священника пинками. Да было бы за что! Значит, если у генерала диабет, то и выпить – преступление? Ишь, придумал, Бога позорите! Пьяный поп никого, кроме себя, не позорит. Плохо, голова тяжелая, не нужно было выходить сегодня, права матушка. Значит, когда меня пинали с угла в другой, – терпи. А как сам решил – воспретили? Интересную партию разыграли. Сказано, бесноватая. Как же можно, отчитывая, поиметь? Тут что-то одно не получится. А если можно, то, выходит, и предела нет греху? Так, надо бы андипал принять, вода у них тут почем, интересно? Да и так нальет, благословлю, они пока этого боятся. А следователь, тот еще! Дело закрываю, ты только расскажи ему, в сознании была или ты ее под гипнозом? А что еще азиат мог подумать, если женщина лежит, а над ней мужик наклонился, да одни они? Даже верблюдов рядом нет! Легче верблюду, чем богатому, нет: легче богатому, чем священнику. Коль жив Господь, то и ад для нашего брата. И сатана в папском звании, а может быть, и митрополит. А что? На один храм надземный – три подземных, и все благословляют. Иного бы в притвор не пустил, а он с патриархом лобызается прилюдно. Что же они тогда келейно творят? Да что ж такое зудит в голове? Зрение падает. Это плохо. Чернец, что ли, там? Самое ему место утром у кабака подземного. В утробе! Нет, пальто такое, не хуже рясы, хотя почему не хуже? За рясу-то новую – пять тысяч, а пальтишко небось на все двадцать потянет».