Зачем нужна русская литература? Из записок университетского словесника

Мы уже высказывали свое отношение к «сочинению по демагогии»[4], ибо большинство школьников значительную часть такого сочинения рассуждают, демонстрируют именно свои взгляды – на прогресс, общение, на историю и т. д. А имеет ли ценность ссылка на свое мнение (аргументы «я так думаю», «мне так кажется», «я, как и Куприн, считаю») без серьезных интеллектуальных усилий, затраченных на его выработку? Вопрос о ценности собственного мнения не ставится, оно кажется априорно ценным. Литературная составляющая сочинения, способная стать опорой для собственного мнения, весьма небольшая и базируется на поверхностных представлениях об определенном круге произведений. Нужно ли для этого читать объемные и сложные тексты русской классики? Ответ очевиден – нет. Литература оказывается для большинства выпускников тем же, что физика и математика для гуманитариев (она же нам не будет нужна).

Как результат – у сегодняшних школьников нет опыта регулярного обращения к языку русской литературы, они не научились им наслаждаться, они не знают текстов, не опознают цитат. Весь богатый и могучий язык проходит мимо них, использовать его в своей речи и в своих письменных текстах они не умеют. И вина за это лежит не на соцсетях, а именно на той форме экзаменов и государственного контроля в целом, которые введены сегодня. А из выпускного эссе за 11 класс требование привести пример из литературы просто убрали. Упрощая требования к литературной составляющей, чиновники от образования сами фактически оторвали школьников от великого русского языка и классической русской литературы. Падение началось давно, но «стремительным домкратом» оно рухнуло после введения «сочинения по демагогии» в 2014 году.

С этого момента литература в школе потеряла свою важнейшую функцию: она перестала быть сферой передачи национального опыта от поколения к поколению. Современный школьник не опознает цитаты, которыми с иронией обмениваемся мы, люди предшествующих поколений («Мой друг Аркадий, не говори красиво», «Шел в комнату – попал в другую», «Собрать все книги бы да сжечь», «Аннушка разлила масло», «Доживите до старости с чистыми руками»). Они не владеют культурными кодами предшествующих эпох, передающихся литературой по вертикали десятилетий и столетий национальной жизни – такими, например, как созданные литературой ХХ века: Шариков, «рукописи не горят», «а был ли мальчик?», «белые одежды», «манкурт», «Красное Колесо», «Раковый корпус», «апофигей», «демгородок», «норма», «мясная машина», «generation P»…

Защита русского языка в Конституции могла радовать разве что Безрукова, который нынче с той же доверительностью в голосе рекламирует какой-то банк. Увы, пока это пустая декларация, не подкрепленная осознанной государственной политикой по отношению к литературе вообще и к ее месту в школе – в частности. Поколение, которое будет жить по конституции с «важной поправкой о языке», скорее всего, не сможет процитировать Пушкина и Тютчева, Гоголя узнает по кино, Булгакова (в лучшем случае!) – по сериалу. Литературу второй половины XX века молодежь просто не знает – после написания сочинения и получения зачета она им совсем не нужна. Вопрос о том, что сейчас читает молодой человек, в большой аудитории в последние 3–4 года начинает звучать как почти неприличный (лет 5–7 назад от первокурсников разных факультетов мы слышали фамилии Пелевина, Иванова, Улицкой). В этом году студентка одного гуманитарного факультета сообщила, что не читает художественную литературу, так как планирует сама стать писателем. Страшно подумать, что язык ее произведений будет базироваться на тех текстах, которые лежат сегодня в основе государственных экзаменов по русскому языку.

Чужой становится нашим детям русская литература. Чужим становится и язык русской литературы. Необходимо срочно менять характер и формы государственного контроля в старших классах, вводить традиционное сочинение по литературе, а не по демагогии, – то сочинение, которое учились писать поколения русских людей на протяжении более чем двух столетий – сначала в дореволюционной гимназии, потом в советской школе.

Глава 1 Метаморфозы: 20-30-е годы ХХ века как эпоха перемен

Концепция революции в литературе 1920-х годов (А. Блок, М. Булгаков, В. Маяковский)

В 2017 году мы отмечали столетие русской революции. Великой Октябрьской социалистической революции, как это событие именовали в советское время. Октябрьского переворота, как называл его Ленин. Но нельзя сказать, что в юбилейном 2017 году и в последующие годы появились работы, предлагавшие современное осмысление этого, действительно, главного исторического события ХХ века, как оно именовалось в советские годы. Не появились и литературоведческие работы, в новом свете осмысляющие проблему «литература и революция».