Зачем нужны умные люди? Антропология счастья в эпоху перемен

Профессора-гуманитарии чаще всего и в науке ведут себя как «рыбы». Они становятся писателями потому, что им не дано быть ихтиологами. Они не могут жить в двух стихиях одновременно: мыслить (о чем угодно, то есть ни о чем) – и при этом создавать общественно значимые идеи. Наука для них является вариантом литературы, деятельностью эссеистической. Поскольку гуманитарная наука не является сегодня наукой, писателей среди профессуры становится все больше. Это воспринимается как косвенное доказательство того, что: 1) гуманитарной науки нет, 2) и это хорошо.

Пусть пишут. Главное, чтобы держались подальше от идей.

Зачем детям спички – зачем не готовым к ответственности идеи?

После таких, с позволения сказать, писателей не остается идейного (культурного) следа. Ничего не остается. Размазанный след облака в бесконечном тупике. Пшик.

Получается, ученые, которые бросились писать художественные тексты, не имеют профессиональных данных для того, чтобы заниматься наукой; но сам факт того, что они почему-то избрали своим поприщем науку, свидетельствует о том, что они слабо одарены как писатели.

Чтобы выразить свое несогласие с группой профессоров-писателей и, вероятно, чтобы польстить себе, я, АНДРеев, называю себя ихтиАНДРом, намекая на то, что я одинаково уверенно чувствую себя и в литературе, и в науке о литературе. И на суше, и на море (ихтиандр – это же человек-рыба). И в мире мысли, и в мире идей.

Конечно, по поводу себя любимого я могу заблуждаться; но я совершенно уверен, что я прав относительно того, что художник (писатель) и ученый (исследователь) – это разные культурные и человеческие специализации. Не стоит путать божий дар с яичницей. Как из ста зайцев невозможно создать одну лошадь, ровно так же из ста заметных мыслителей невозможно создать одного путного философа.

На сегодняшний день я являюсь автором тринадцати изданных романов («Легкий мужской роман», «Для кого восходит Солнце?», «Халатов и Лилька», «Мы все горим синим пламенем», «Маргинал», «Срединная территория», «Всего лишь зеркало…», «Игра в игру», «Отчуждение», «Авто, био, граф и Я», «Икар» и др.), книги повестей «Прелести Лиры» («Апельсины на асфальте», «Таков поэт», «Вселенная не место для печали» и др.), книги рассказов «За буйки», книги стихов «Сквозь Млечный путь – железная дорога», сборника пьес «Главные слова для любимой женщины» (10 пьес).

О чем я пишу?

О том, как распорядился бы своей жизнью умный и чувствительный к присутствию в жизни вопросов истины и нравственности Онегин, будь он моим современником. Я попытался в своих романах совместить мышление с философией. Мышление (мысли) – с идеями. Я честно пытался быть собой, то есть ихтиАНДРом.

Такая литература, которая представляется мне достойной всяческого внимания, оказалась никому не нужна.

Может, я просто плохой писатель?

Точно не такой плохой, как хотелось бы кому-то, но, скорее всего, не такой хороший, каким иногда кажусь себе. Два профессора (оба не являются при этом писателями) написали обо мне монографии, о моем творчестве вышло достаточно много статей научного характера. Кое-где мое творчество изучают. Кому-то оно нравится.

Тут дело не в моем самолюбии, дело в другом. Писатели моего художественного уровня (тем более уровня мышления) издаются, занимают свою нишу в общественном сознании, смело называют себя талантами и выразителями дум (мыслей вслух опять же). Меня среди них нет. Почему?

Потому что меня не мысли интересовали, как всех «приличных» писателей, а мысли, в которых обнаруживается потенциал идей, способных стать строительным материалом для картины мира. Мою прозу, которую я называю «мужской прозой» (умной прозой), при желании можно вынести за скобки литературы. Объявить ее несуществующей. Другой прозой.

Я не вписался в либеральную повестку («все на продажу, и да здравствует только то, что продается, да здравствуют „великие, но продажные мысли, коротенькие-коротенькие, как у Буратино“, и если умная, о-о-очень философская продукция не продается, тем хуже для нее, аминь»). Радикально.

За желание писать ту прозу, которую считаешь нужной, надо платить. Скорее всего, я так и не узнаю настоящей цены своему творчеству, за которое мне, кстати сказать, совершенно не стыдно. Я ни строчки не написал до того момента, пока не понял, что у меня есть идеи, есть моя, неисчерпаемая в своей глубине картина мира, мне есть что сказать людям, – до того момента, когда осознал сложность задачи: совместить идеи и литературу. Ведь чем дальше, тем больше свободной литературе предписывается быть «зоной», то бишь творчеством, свободным от идей (соответственно, я все дальше и дальше дистанцируюсь от такой «зоны»).