Зачем убили Сталина? Преступление века

Причем здесь был и еще один момент, о котором знали немногие в стране, но не так уж и немногие в партийных «верхах» и в кругах, к ним близких. Еще перед самыми первыми выборами в Верховный Совет СССР, в 1937 году, Сталин был намерен обеспечить альтернативность выборов, но встретил в этом вопросе такое сопротивление — хотя и глухое, но упорное, что от намерения тогда пришлось отказаться, а после войны — на выборах 1950 года — принцип альтернативности вряд ли был бы политически оправдан. Теперь же и посвященные, и посвященные, слушая Берию, могли сразу же задуматься — не имеет ли в виду «Лаврентий» и это конституционное право, пока еще реально никогда не использованное, но Конституцией допускаемое?

Вот Анастас Иванович Микоян, между прочим, и задумался — кое над чем. И сразу после траурного митинга кое о чем Берию спросил. Через четыре месяца, на том июльском Пленуме ЦК, где происходила политическая казнь уже арестованного Берии, Микоян рассказывал об этом так (цитирую по неправленой стенограмме):

«Я вначале ему говорил, зачем тебе НКВД (Микоян по старой привычке говорил «НКВД», имея в виду МВД. — С.К.)? А он отвечал: надо восстановить законность, нельзя терпеть такое положение в стране. У нас много арестованных, их надо освободить. НКВД надо сократить (при министре Игнатьеве штаты были весьма раздуты. — С.К.), охранников послать на Колыму и оставить по одному-два человека для охраны (членов правительства. — С.К.)…

Когда он выступил на Красной площади над гробом товарища Сталина, то после его речи я сказал: в твоей речи есть место, чтобы гарантировать (выделение здесь и ниже мое. — С.К.) каждому гражданину права и свободы, предусмотренные Конституцией. Это в речи простого оратора не пустая фраза, а в речи министра внутренних дел — это программа действий, ты должен ее выполнять. Он мне ответил: я и выполню ее…»

Вряд ли эта программа могла устраивать всех. Скажем — того же Хрущева, склонного действовать не убеждением, а кулаком. Да и не в одном Хрущеве было дело! Думаю, не случайно в уже выправленном и предназначенном к рассылке стенографическом отчете о Пленуме слова Микояна выглядели несколько иначе: «…я сказал ему: в твоей речи есть место о гарантировании каждому гражданину дарованных ему Конституцией прав личности»…

Разница была, вообще-то, принципиальной: гарантированные права и дарованные права — вещи неравноправные. И еще одно — как видим, даже в тогдашнем аппарате ЦК имелись личности, грезившие о «правах личности». Словарь знакомый и имеющий, как оказывается, намного более раннее, чем «катастроечные» годы, «аппаратное» происхождение.

ВЕРНЕМСЯ, однако, на Красную площадь, где Берия переходит уже к внешней политике:

— Наша внешняя политика ясна и понятна. С первых дней Советской власти Ленин определил внешнюю политику Советской власти как политику мира. Эту политику мира неуклонно осуществлял великий продолжатель дела Ленина наш мудрый вождь Сталин…

Берия говорил об упрочении мира и развитии «деловых связей со всеми странами мира на основе взаимности» и отдельно — о сотрудничестве с Китаем, ГДР, КНДР и другими «странами народной демократии».

Это тоже не было дежурной фразой — уже тогда наметилась склонность «стран народной демократии» нахлебничать за счет СССР при благодушном отношении к этому кремлёвских руководителей. А Берия настаивал на точном выполнении деловых договорных обязательств, и у него уже были по этому поводу стычки с коллегами — с тем же Микояном, например.

— Для защиты Советской Родины, — продолжал Берия, единственный из выступавших не забывший об армии, — наши доблестные Вооруженные Силы оснащены всеми видами современного оружия.