Причем эти связи могли иметь вообще очень специфический и нетривиальный характер. В «Письме к съезду» Ленина есть один почти необъяснимый кусок, а именно:
«Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно же, не является случайностью, но что он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому».
Как это надо понимать? Октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева — это их печатное заявление о несогласии с решением ЦК начать вооруженное восстание, опубликованное в либеральной газете. Зиновьев и Каменев тем самым фактически выдали планы ЦК, совершили предательство. Ленин тогда требовал исключить их из партии. Это понятно…
Но почему этот эпизод нельзя поставить лично в вину двум вполне взрослым людям, находящимся в ясном уме и здравой памяти? Как и некие личные политические взгляды — третьему человеку?
Объяснить, что имел в виду Ленин, вряд ли возможно, если не знать, что лишь две организованные силы издавна не только разрешают своим членам находиться в любых партиях — вплоть до антагонистических, но и в ряде случаев предписывают им это. Однако неукоснительно требуют исходить в конечном счете не из партийных, а надпартийных соображений и интересов, а точнее — из интересов той главной надпартийной организации, в которой состоят члены порой даже враждующих между собой партий.
Эти две организации — орден иезуитов и масонство. Не кукольное, театральное масонство, выставляемое напоказ, а то масонство, в ложах которого уже века назад состояли, как состоят они и сейчас, монархи, президенты, премьеры, министры, олигархи, различные партийные лидеры и т. д.
Не на эту ли надпартийную ипостась Троцкого, Зиновьева и Каменева намекал Ленин? Что ж, очень может быть… Но если так, то это означало, что, нейтрализовав эту далеко не святую троицу, Сталин приобрел себе врага и в лице еще одной могущественной силы, привыкшей и умеющей выступать во внешнем мире скрыто и так, как будто ее и нет?
Наконец, были в Москве сороковых — начала пятидесятых годов и те, кто немало потрудился для страны, имел заслуги и награды, занимал выдающееся положение, но уже становился безудержным барахольщиком. На этом поскользнулся тот же Абакумов, но когда он еще был министром ГБ, по указанию Сталина ему пришлось провести 5 января 1948 года негласный обыск на квартире маршала Жукова в Москве.
Полный перечень обнаруженных там ценностей еще более длинен и утомителен, чем тот, с которым читатель только что познакомился. Поэтому приведу лишь наиболее «ударные» детали:
— шерстяных тканей, шелка, парчи, пан-бархата и других материалов — свыше четырех тысяч метров;
— мехов — собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракульчовых, каракулевых — 323 шкуры;
— ценных картин классической живописи — 55 штук.
Абакумов сообщал:
«…Свыше двух десятков больших ковров покрывают полы почти всех комнат…
…На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением исключительно на немецком языке…
…Что касается не обнаруженного на московской квартире ЖУКОВА чемодана с драгоценностями, о чем показал арестованный СЕМОЧКИН, то проверкой выяснилось, что этот чемодан все время держит при себе жена ЖУКОВА и при поездках берет его с собой.
Сегодня, когда ЖУКОВ вместе с женой прибыл из Одессы в Москву, указанный чемодан вновь появился у него на квартире, где и находится в настоящее время.
Видимо, следует напрямик потребовать у ЖУКОВА сдачи этого чемодана с драгоценностями…»
Барахло Жукову пришлось сдать. И, спрашивается, какие чувства — уже превратившись в накопителя сундуков — маршал должен был испытывать к Сталину? Уж если не сам Жуков, то его жена, надо полагать, ненавидела Сталина тихой, но страстной ненавистью. А ночная кукушка, — как известно, — всех перекукует.
Опасные для социализма и народа тенденции — собственнические, карьеристские, шкурные, неотроцкистские и прочие — надо было пресекать.
И это делалось.