Зачем учить математику

Тихонов раскрыл тетрадь на одной из последних страниц, взял ручку и устремил свой взор вверх. Там, под потолком, висели портреты известных литераторов. Выглядели они совсем непочтенно, потому что школьники заплевали их жеваной бумагой. Тихонов и сам принимал участие в этом акте неуважения к классикам, но теперь жалел о содеянном. Вот так, творишь, творишь прекрасное, а потом, спустя десятилетия какие-нибудь школьники вспомнят о тебе лишь затем, чтобы заплевать твой портрет.

Что ж, – подумал он, – так и должно быть! Новое приходит на смену старому и сметает его. Всё проходит. Екклесиаст, твою мать!

Повернув голову вбок, он мог видеть Гришину. Она задумчиво смотрела в окно, совсем не слушая Надежду Павловну. О чем она думает, о чём мечтает? Не о нём ли? И в этот миг ему на ум пришла первая строфа, а за ней потихоньку стали складываться и остальные. Не иначе, Музы витали над его головой, осеняя крылами! Музы благоволят влюблённым.

О, Катерина!

Как у Островского в «Грозе»

Ты имя носишь.

Что в этой взбалмошной козе? –

Меня ты спросишь.

Да, ничего.

Тебе в подмётки

Она, конечно, не годится.

Я предложил бы ей колготки

Чтоб удавиться.

Но ты прекрасна!

Нету слов,

О, Катерина.

Я для тебя хоть сам готов

Быть мягкою периной.

Тихонов посидел ещё некоторое время, напряжённо глядя в листок. Нет, больше ничего в голову не приходило. Значит, это всё, что он хотел сказать. Как она к этому отнесётся? Невозможно предсказать! Вроде бы про любовь, да не совсем… И причём здесь Островский… Блин, но Музам не прикажешь! Что велят, то и пишешь…

На перемене он не вышел из класса. Вторым уроком был русский, в этом же кабинете, поэтому все оставили свои вещи на партах. Дождавшись, когда Гришина уйдет, он встал и невзначай подошёл к её парте. Её соседка, Даша Данилова, к счастью тоже вышла, но некоторые по-прежнему сидели на своих местах и могли заметить то, что он делает. Поэтому он какое-то время задумчиво смотрел в окно, засунув руки в карманы и легко покачиваясь. Наконец ему показалось, что на него не смотрят, и он быстро сунул свёрнутый в трубочку листик в её пенал. Затем развернулся и, неумело насвистывая, направился к выходу. Вроде никто ничего не заметил.

Как правильно пить водку

– Ого, как достал? – удивился Массажин, рассматривая содержимое рюкзака Тихонова. Там лежали две бутылки водки.

– Надо знать места! Ну что, пошли во двор?

– Может, после уроков? А то вдруг химичка настучит? – забеспокоился Денисов.

– Да ладно, химичке пофиг! Она наоборот счастлива будет, что нас нет! – презрительно сказал Массажин. – А потом, последним, физра. Что мы там не видели?

– Согласен, – кивнул Серёгин.

– Значит, во двор! – подытожил Тихонов. – Из вас кто-нибудь водку пил уже?

Все усердно задергали головами, как бы говоря: ещё бы, спрашиваешь! Только Денисов честно признался:

– Я нет.

– Ты ещё скажи, что ты девственник! – засмеялся Серёгин.

– Ладно, не важно, – Тихонов не хотел застрагивать тему девственности. Он был уверен, что все они девственники, но, ясное дело, признаваться в этом никто бы не захотел, дойди разговор до конкретики.

Они вышли из школы и направились в тенистый двор напротив, плотно заставленный старыми кирпичными домами, выкрашенными жёлтой краской, теперь уже поблекшей. Во дворе росли березы и клены, и хотя на их ветвях едва набухли почки, они служили неплохой маскировкой от прохожих. Есть в городских двориках какой-то секрет, неуловимая тайна, невидимое послание. Они явно что-то скрывают, как будто в их недрах зарыто сокровище, но карты ни у кого нет. Оно манит и заставляет трепетать душу, намекая на что-то очень важное – так, что даже сердце начинает биться чаще.

– А закусь есть? – спросил Массажин. – Мы так что ли водку будем хлестать?

– У меня сигареты есть. Будем закуривать, – сказал Серёгин.

– Эдак мы проблюёмся, – нахмурился Тихонов.

– Я тоже взял сигареты, у отца стащил, как ты просил, – Денисов достал из кармана пачку. – И ещё у меня бутеры с колбасой и сыром есть. И яблоко.

– Ого! – обрадовался Массажин, – цены тебе нет!

– Хорошей женой будешь, хозяйственной, – согласился Серёгин.

– Да пошёл ты…

Они встали у скамейки неподалёку от детской площадки. Детей, к счастью не было, старушек, любящих посидеть у подъездов, тоже. Глядя на эту площадку, Тихонов произнёс:

– Когда-то и мы были детьми!

– Ой, Тихон, не начинай умничать! – поморщился Денисов. – Мы даже не выпили ещё.

– А стаканы, я надеюсь, есть? – вдруг вспомнил Массажин.

Нет, стаканов не было. И никто уже не собирался бежать искать их по магазинам. Что ж, значит, придётся пить из горла.

Тихонов свернул крышку с бутылки. Его ноздрей тотчас коснулся этот невероятно тошнотворный запах, и он ощутил позыв в желудке. Только не нюхать, – сказал он себе, – а то до питья дело не дойдёт.

Он закинул голову, шумно выдохнул, поднёс горлышко к губам и, не дыша, залил в рот приличную порцию, потом проглотил.

– Сигарету! – просипел он, протягивая бутылку следующему.