Зачем живут патиссоны?

— Это чём же? — с нажимом повторила директор. Я упорно молчала и продолжала пристально и тупо смотреть на свою начальницу.

Немного помолчав, она разразилась новой речью.

— Ах да! Я же совсем забыла, что вам наплевать на всю эту — очень непыльную, кстати! — работу. И вовсе не в счёт ни двойной оклад, ни премия, которую я вам исправно плачу в летний период.

Она снова подождала моих возражений, но я упорно и зловеще молчала. Это её очень злило.

— Значит, вам и в самом деле наплевать и на моё хорошее отношение, и на посетителей, и на доброе имя компании, и на…

«Ну всё, понеслось!.. — думала я. — Теперь её ничем не остановишь. Разве что табуреткой по голове ударить…» Но табуретки под рукой не было, да и не мой это стиль общения с людьми, — даже если они очень раздражают. Поэтому, желая остановить её и повинуясь охватившим меня тупому бесчувствию и апатии, в самый разгар её обиженной высокопарной речи я громко сказала:

— Да!

Ольга Васильевна даже поперхнулась.

— Да? — переспросила она.

— Да! — подтвердила я. Надо сказать, что до этого я никогда так со своим начальством не разговаривала. Как-то в голову не приходило.

Ольга Васильевна, привставшая было с места, повинуясь пафосу собственной обличительной речи, от неожиданности снова плюхнулась на стул.

Она явно собиралась с силами. Я же по-прежнему, словно истукан, сидела за письменным столом, спокойно взирая на свою рассерженную начальницу. Я уж не знаю, что там выражал мой взгляд в тот момент, но думаю, что вообще ничего не выражал. В голове у меня сидело одно: через два с половиной часа придёт доктор Петров, что деньги на инъекции у меня почти закончились и что Андерсену за это время едва ли стало лучше, и я совсем ничего не могу для него сделать. И что в то время, как я непонятно о чём разговариваю с этой женщиной, он лежит в кладовке и еле дышит.

А у Ольги Васильевны тем временем открылось второе дыхание.

— Я знаю Люба, почему вы сейчас так нагло себя ведёте, — подозрительно спокойным тоном, в котором, однако, чувствовалось напряжение, сказала она. — Знаю! Вместо того, чтобы, время от времени… я повторяю, хотя бы изредка! — тут она резко подняла вверх указательный палец и угрожающе потрясла им в воздухе, — внимательно обслуживать посетителей и вытирать пол в этой… этой… — она явно теряла самообладание, — устроенной вами конюшне, вы… — она сделала невольную, но очень эффектную паузу. — Вы, наплевав на свои обязанности по отношению к коллективу и лично ко мне, видимо не покладая рук, всё пишите и пишите свои басни и сказки.

Она помолчала. Потом, почти совсем успокоясь, произнесла:

— Это, очевидно, очень поднимает вас в собственных глазах. А всё остальное на этом фоне, включая ваши непосредственные обязанности, вам, очевидно, представляется очень незначительным. Мелким, как… пыль.

Высказавшись до конца, Ольга Васильевна совершенно успокоилась. Она даже изобразила улыбку. Но, оказывается, улыбалась она в предвкушении следующей фразы.

— А вы знаете, Люба, одному моему знакомому, — интеллектуалу, между прочим! — ваш рассказ «Третья остановка» не понравился! Так что вам, Люба, давно бы следовало спуститься с небес на землю. Вот так! — победно подытожила Ольга Васильевна и, выпрямившись на стуле, слегка вскинув подбородок, гордо смотрела на меня. Она ждала, когда же я наконец взорвусь. И, наверное, взорваться в моём положении было бы вполне уместно, но я почему-то рассмеялась. Это было ужасно. Меня уносило всё дальше и дальше.

— Не понравился? Неужели!.. — успокоившись, усмехнулась я. — А мне вот, Ольга Васильевна, может быть, «Война и мир» Толстого не нравится.

Я немного помолчала. Ольга Васильевна, выпучив глаза и нервно почесывая за ухом, молча ждала, что я там ещё скажу.

— Мне, Ольга Васильевна, Достоевский намного ближе. Вот его произведениями я, действительно, зачитываюсь.

Ольга Васильевна торопливо поправила высокую прическу, — кажется, она готовилась произнести новую речь. Но я опередила её. Мой крошечный катер без руля и без ветрил, не разбирая пути, нёсся всё дальше.

— А вот Льву Толстому, Ольга Васильевна, как и всем многочисленным поклонникам его таланта, видите ли, ни холодно, ни жарко от того, что я не люблю «Войну и мир». Толстой, Ольга Васильевна, как-нибудь без моего признания обойдётся. В общем-то, уже обошёлся, как вы понимаете.

— Да вы что? Вы кем себя мните, Люба? Лев Толстой ей, видите ли, не слишком нравится! — от души возмутилась директор. — Это надо же такое сказать! И почему вы вообще позволяете себе разговаривать со мной таким тоном?

Она, наконец, начала обретать прежнюю уверенность.

— Может быть, вы… не в себе? — почти участливо предположила Ольга Васильевна.