Зачётный профессор

— Дюркгейм считал преступления закономерной составляющей общества, — Ника не думала, что Костя придёт сегодня на лекцию, почему-то решив, что тот избегает её после всего сделанного и сказанного, однако он сидел на своём привычном месте и смотрел на неё внимательно, как на преподавателя и не больше, — его видение преступления, как необходимости для развития, разумеется, уравнивается необходимостью и в наказании. Он сравнивает нарушение с болезнью, а расплату за него — с лечением. Но есть проблема и самой сути этих явлений. Что является нормой, а что патологией, чтобы обозначить это преступлением? И каким должно быть наказание, чтобы излечивать и исправлять, а не быть пустым действием, не приводящим ни к чему. Сейчас я подробнее объясню, о чем идет речь… — женщина поправила очки и выступила из-за кафедры, скрестив руки на груди. Заметила, что этот жест означает закрытие себя от аудитории, и она давно не вставала в такую позу. А всё потому, что она пытается закрыться от одного, а не ото всех. Руки легли на место. — В период рабства нормой было неволить человека, лишать его свободы и превращать в собственность. Преступлением считался побег раба, за что он нёс наказание. В наш век преступлением считается лишение человека свободы (я не говорю о тюремном заключении, что уже является наказанием). До эпохи Просвещения вольнодумство и свободомыслие считались, если не преступлением, то грехом уж точно. Хотя в религии это понимается фактически равнозначно. Сейчас свобода слова фактически обязательна, и нарушать право человека выражать свои мысли — плохо. Можно взять крайность. Убийство для нас — самое ужасное преступление, а для первобытных племен, где практиковались жертвоприношения — жизненно важный ритуал, честь совершать который заслуживали специальные жрецы. Самоубийство для самураев и некоторых других видов военных — честь, а в большей части западных стран — непростительный грех. Итак, как же после этого можно точно определить хоть одно, совершенное кем-то неблаговидное дело, как патологию и преступление? Всё становится относительным, исходящим лишь из принятых на данный момент норм конкретного общества и, мы понимаем, что как такового преступления не существует, а есть лишь принятое по умолчанию отношение людей к тому или иному феномену. Чем более морализована группа, тем больше вещей будет казаться ей неприемлемой и запретной. В развращенном обществе всё иначе, хотя в нем преступлением может казаться хороший поступок, который заклеймят ханжеством, к примеру.

— То есть, — раздался тот голос, который она ежесекундно боялась услышать, и всё-таки услышала. Он был всё тем же, спокойным и непробиваемым. — Выходит, что и плохих, и хороших людей не существует?

— Да, — Ника смело взглянула на него через стекла линз в темно-коричневой оправе, — плохое и хорошее, можно сказать, индивидуально, но так как мы живем в обществе, а человек существо социальное, то за добро и зло принимается каждым то, что принято большинством. Но и большинство, как мы видим из исторических фактов, переменчиво. Им легко управляет один или несколько, распространяющие свои идеалы пропагандой, агитацией и информационной атакой. Порой это даже не распространение, а навязывание, опасное тем, что оно чаще незаметно.

— И неужели нет ни одной вечной истины? — вздохнул Костя, защелкав ручкой. Его глаза не отводились от глаз Ники. — Неужели нет ни одного ориентира, опираясь на который, люди бы поняли, что же всё-таки плохо, а что хорошо?

— О чем можно говорить, если даже высшая ценность, из века в века остающаяся единственной константой людей — жизнь и её воспроизведение, — одними считается прекрасной, а другими ужасной? — женщина вернулась за свою диктаторскую стойку. — Во все времена менялись убеждения: политические, религиозные, бытовые. Верится в то, во что хочется верить, а иногда в то, на что хватает умственного развития. Кто-то поддаётся чужому мнению, кто-то отстаивает своё, но правота обоих под сомнением. Вечная истина не может быть у тех, кто сам не вечен. Новые люди — новые правила, новые обстоятельства и так далее…

— А как же любовь? — несоответственно тону, вынес романтическое предположение Костя.

— Любовь? — Ника надменно повела уголком губ. Молодой человек понял по этому тонкому изменению на лице, что обидеть её отсутствием звонка удалось. Но в этот же миг он спросил себя, зачем ему это было нужно? — Если кому-то хочется, он может верить и в любовь, Константин, принимая её за вечную истинную.

— Вы непостоянны, Вероника Витальевна, — произнес, наконец, Костя. Он простоял возле её стола минуты три, пока за его спиной вышли все студенты, а она собирала портфель, молча, не поднимая лица, словно никого перед ней не было. И сейчас не отвечала ему. — В прошлый раз мы говорили о любви и вы, кажется, были другого мнения. Или после лекции по Фромму вы следуете его учению, а после лекции по Дюргейму принимаете его доводы? Жуткое приспособленчество.