Зачистка

Сам торопливо наклонился к не успевшей спрятаться белой полосочке лифчика на плече, принялся неистово целовать набухшую, запульсировавшую на шее жилку. Спутницу оставляли силы, она оседала под его сладострастным натиском, но едва он попытался оторвать ее от балконных перил, с мольбой в голосе попросила:

— Давай уедем отсюда.

— А кто нам будет читать газету «Правда»?

— Бабушка.

Она отступала к последнему, самому дальнему барьеру, надеясь за это время или справиться со своими чувствами, или охладить кавалера. Впрочем, поцелуй он еще раз дрожащую от страсти жилку, дождись, когда у Лены подкосятся ноги, — и можно было бы никуда не ехать. Но Олег отступил в комнату, сгреб скатерть-самобранку с обшарпанного столика, взялся за не распакованные сумки. Он найдет в себе силы подождать еще. Лишь бы Лена встречала его приближение не со страхом и не отчаянно-обреченно, а в таком же трепете, как и он сам.

Зато сама Лена, скорее всего, не ожидала от него такого быстрого согласия. В который раз за день насторожилась. Она слишком часто отталкивала Олега, в то же время не прогоняя бесповоротно, и любое неосторожное слово могло породить у него обиду, порвать хрупкую нить, которая их трепетно связывала. При всей неопределенности своего положения ей не хотелось подобного развития событий, и логичнее было улыбнуться, самой освободить его руки: мы остаемся. Но слово было сказано, этому слову беспрекословно подчинились, и во вред и неудобства обоим, но теперь требовалось идти до конца. Она продолжала оставаться мышкой, играющей с котенком из безопасной норки. Тем более, что стекло высохло, а Олег так и не сосчитал лепестки на рисунке.

— Мы дураки? — все же спросил он перед тем, как закрыть на ключ в пустом номере одного Ленина.

— Да.

3.

Но они все же поехали на квартиру к ее бабушке.

Сама она жила у Лены, но ключи выдавала — полить цветы и забрать почту. Появление посторонних в «хрущевке», состарившейся вместе со своими жильцами, во избежание пересудов и ради бабушкиного спокойствия исключалось категорически, и они до этого не подходили к дому даже близко. И сейчас перед тем, как проскользнуть поодиночке в дом, напугали сами себя настолько, что даже в прихожке остались стоять, как цапли, среди темноты. А включать свет, музыку, громко разговаривать, хлопать дверью, перемещать что-либо в самой квартире — было равносильно самоубийству. Лишь пытались рассмотреть собственный диалог:

«Нам это было надо?»

«Не обижайся».

«Но ты ведь больше не убежишь никуда?»

«А ты хорошо обо всем подумал?»

Зная его ответ и опережая действо, произнесла шепотом:

— Мы даже руки не помыли с улицы.

Две секунды.

— С мылом, — бдительно стояла за спиной Лена.

И вновь было не понять: то ли оттягивала время, то ли в самом деле беспокоилась о чистоте.

Тем не менее, более послушным в своей жизни Олег никогда не был. С мылом — так с мылом. Через нетерпение — но дважды.

Как в школе на проверке, повертел в темноте руками перед лицом проверяющей: довольна? Лена, скорее всего, не застала времен, когда в классе на каждый день назначался санитар, стоявший на страже чистых ногтей одноклассников. Поэтому, опасаясь, что его юмор до конца не будет понят, стал на колени, примиряюще-просительно прижался щекой к коленям. Кто-то из поэтов однажды спьяну или ради красного словца воспел им оду, женщины поверили в эту чушь, а на самом деле вовсе не колени манят мужской взор — таинственнее и притягательнее ложбинки под ними.

Лена, справедливо опасаясь ненасытности и необузданности мужских губ у края платья и желая прервать их путь к остальным женским таинствам, с усилием попыталась поднять его с пола. Подчинился, но только лишь для того, чтобы мимоходом, как бы случайно коснуться лицом мягких, податливых контуров живота и ног, уходящих в теплую глубину. Спасая себя, Лена опустилась вниз.

— Нам нельзя кричать, а я хочу на тебя поругаться, — шепотом сообщила она свою великую тайну.

— Нам повезло обоим. Я тоже хочу на тебя поругаться.

Их шепчущие губы оказались настолько близки, что не позволить им соединиться — грех получался еще больший, чем у Адама с Евой. Хотя какой мог быть у них грех, если все человечество обязано им своим существованием!

Лена слабо оттолкнулась, а может, это был ответный робкий порыв, но Олег больше не желал и не имел сил разбираться в тонкостях. Все же самое великое таинство и совершенство на земле — это чувственное женское тело. Которое можно ненасытно целовать, подсознательно отмечая уголки, откуда исходит дрожь, и вампиром впиваться в них, не давая им успокоиться. Упругая, плотненькая фигура Лены — вся истома…

— Погоди, я приму ванную, — выбросила, наконец, перед морской пехотой Северного флота белый флаг московская Бастилия.

Писать стихи Олег бросил еще в школе, военное училище перевело его в когорту прозаиков, должность разведчика в морской пехоте предопределило дорогу в критики, но тут воображение вновь вернулось к поэзии и откликнулось сразу: сквозь воду в ванной он увидит…

Он ничего не увидит в темноте!