Зачумленные

Его я тайну разгадать мечта-а-аю…

В десять часов утра старая Алиетт пришла будить Панкраса, что было нелегким делом.

— Господин, — сказала она, — суконщик уезжает!

Панкрас спрыгнул с постели, в ночной рубашке подбежал к окну и широко распахнул его.

Комбарну был занят регулированием длины вожжей своей лошади, запряженной в хорошенькую двуколку. На сиденье уже заняла место его жена, позади нее, в кузове, пять дочерей устроились на красивых голубых подушках.

— Господин Комбарну, — сказал Панкрас, — так значит утро вечера не мудренее?

— Напротив, — ответил суконщик. — Вечер укрепил меня в решимости не обращать внимания на чуму и смиренно подчиниться Божьей воле, ничего не меняя в своих привычках.

— В этом случае, раз вы отправляетесь к своему брату в Сен-Барнабе, я думаю, что вы сделаете лучше, если там и останетесь.

— Это еще почему? — грубо спросил суконщик.

— Потому что ради своей безопасности мы будем вынуждены принять против вас и вашей семьи меры, которые вам не понравятся.

— Хотел бы я это увидеть, — кичливо ухмыльнулся суконщик.

— Вы это увидите, — сказал господин Панкрас. — И, вероятно, не позднее сегодняшнего вечера!

На этом он захлопнул окно, а суконщик защелкал кнутом.

Все утро Панкрас руководил последними работами. Сначала он приказал мужчинам проделать проломы в смежных стенах садов, чтобы можно было проходить от одного к другому. Затем отправился описывать, с большой точностью, содержимое подвалов, в сопровождении капитана, который отмечал в старом судовом журнале количество и природу имеющихся припасов. Наконец Панкрас приказал вынести несколько старых соломенных тюфяков, которые перепачкали навозом и кроличьей кровью: их разложили на улице, как если бы они были выброшены из окон… Во второй половине дня все ставни были закрыты, а двери заперты на засовы.

Затем Панкрас склонился к подвальному окошку нотариуса, о котором все несколько подзабыли. Со страхом он услышал подавленный стон.

— Несчастный, — вздохнул он.

Он все же его позвал… На третий раз стон умолк, вдруг сменившись чем-то вроде переливчатого мычания, и Панкрас разглядел нотариуса, сидящего на тюфяке и зевающего. Затем тот потер глаза и спросил удивленным тоном:

— Где я?

— У себя в подвале, — ответил Панкрас. — Как вы себя чувствуете?

— Еле ворочаю языком и голова раскалывается! — простонал нотариус. — И я спрашиваю себя, почему же у меня в носу стоит этот ужасный запах рома.

Весь день все трудились как пчелки. Дети играли в садах под надзором бабушек, рассказывавших о большом злом волке, который никому не причинит никакого вреда, если его не разбудить, но который неминуемо прибежит при малейшем крике. Поэтому дети играли в тишине, а когда у кого-то из них случайно вырывался смех, вся компания, перепугавшись, бежала в конюшни прятаться…

К вечеру провели совещание по поводу возвращения суконщика.

— Ему нельзя позволить войти, — сказал Гарен-Молодой. — Я уже закрыл его дверь на засов. Если ему так хочется помереть от чумы, он может сделать это где угодно.

— Он будет шуметь, — ответил доктор. — И он, конечно же, отправится жаловаться начальству, а я считаю, что нам лучше не привлекать к себе внимание… Пусть уж лучше нас считают мертвыми или уехавшими…

— Но тогда, — сказал Биньон, — что же с ними делать?

— Их семеро, — вмешался нотариус. — Нельзя ведь убить всех!

— Речь не о том, чтобы кого-то убивать, — ответил Панкрас.

— Пока нет! — вздохнул капитан. — Но не забудьте, что черная чума ― это верная смерть для заболевшего и возможная смерть для его соседей. Я полагаю, что возможная смерть имеет право убить смерть бесспорную.

— Это мне кажется разумным, — согласился Панкрас. — Но у господина Комбарну пока нет чумы, по крайней мере, насколько мне известно. Если он вернется сегодня вечером, мы попытаемся его урезонить. Но если он будет упорствовать в своем желании заразить нас, мы запрем его в подвале Гарена, в конюшне. Если он захочет кричать, мы заткнем ему рот. Но я уверен, что он не станет сопротивляться, потому что будет доволен, если его силой поместят в надежное место, не дав исполнить свой долг, что избавит его от любого греха перед Господом.

— Я подготовлю, — сказал капитан, — толстый мешок, чтобы надеть ему на голову, и веревки, чтобы связать его.

— А я, — воскликнул Гарен, — освобожу свой подвал, так как уверен, что этот фанатик…

Но он не смог закончить своей фразы, поскольку внезапно вошла Алиетт и сказала:

— Господин Комбарну вернулся, я увидела его из окошка кухни!

Господин Панкрас бегом поднялся на второй этаж своего дома, за ним последовали нотариус, Гарен и капитан.

Панкрас медленно открыл ставень…

Перед дверью суконщика, справа, стояла его двуколка. На сиденье никого не было. Но в кузове, вповалку друг на друге, лежали жена и четыре дочери… У них были черные и красные лица, страшно распухшие, а мать все еще сжимала в руках самую младшую, которая была похожа на покрытую смолой куклу…