Зачумленные

— Успокойтесь, ― сказал он им. ― Перед изучением трупов мы сняли всю свою одежду и переоделись в рубахи, смоченные в таком крепком уксусе, что моя кожа до сих пор горит. А перед тем как уйти, тщательно вымылись. Вероятно, я зря беспокоюсь, потому что после того, как я выпил эти два стакана вина, мне кажется, что мои коллеги были правы.

— Есть множество заболеваний, которые приносят нам корабли! ― сказал капитан. — Я знаю сотню разновидностей лихорадки, и всегда это одно и то же: горячая кожа, красные пятна, черные пятна, гной, рвота, и ничего не понимаешь… Когда от этого умирают многие, говорят, что это чума, а те, что остались, мрут от страха.

— Особенно в Марселе! ― заметил подошедший клирик. Его звали Норбер Лакассань, ему было тридцать лет, и он считал себя северянином, потому что был родом из Валанса. Он преподавал сольфеджио, мелодию, фугу и контрапункт; марсельцы вовсе не сходили с ума от музыки, а потому у клирика была тощая задница. Но у него было доброе сердце и славный блеск в глазах.

— Что ты еще можешь сказать о Марселе? ― спросил Гарен-Молодой.

— Могу сказать, ― ответил клирик, ― что приехал сюда пять лет назад, и все пять лет я слышу по меньшей мере трижды в неделю, что в порту разразилась чума.

— Это правда, ― промолвил господин Пассакай. ― Но нужно сказать, что у нас есть основания ее опасаться!

— Историки, ― сказал Панкрас, ― рассказывают о девятнадцати вспышках чумы в этом городе. Три или четыре были довольно непродолжительными, но все другие опустошали город больше года, оставляя его почти безлюдным…

― Об этом помнят в семьях, ― грустно заметил нотариус. — До сих пор у меня хранится множество бесполезных завещаний, потому что все наследники умерли в то же время, что завещатели…

― А моя семья, ― добавил Гарен-Молодой, — полностью исчезла бы в 1649 году, если бы по счастью один из моих предков, оружейник королевского полка, не находился во время эпидемии в Эльзасе. Одиннадцать Гаренов умерли от заразы, и только благодаря этому уехавшему вояке семья смогла возродиться…

― Я понимаю, ― вздохнул Норбер, — что эти воспоминания ужасны. Но ведь мы живем не в эпоху невежества, а корабли больше не заходят в порты так же свободно, как прежде… Есть осмотры, патенты, карантин…

― Разумеется, ― согласился господин Панкрас, — мы защищены лучше, чем в старину, а наша наука совершила огромный прогресс… Мне кажется несомненным, что в случае эпидемии…

В этот момент раздался хриплый и мощный голос приехавшего суконщика.

― В случае эпидемии, ― сказал он, ― несомненно, что свершится воля Божья, и все ваши хлопоты ничего тут не изменят… Важно лишь быть готовым к уходу, как буду готов я, потому что только что исповедался…

Он удовлетворенно улыбнулся. А затем спросил:

― Правда ли, что есть основания опасаться… болезни?

— Лишь подозрения, ― ответил Панкрас.

— Господь узнает своих! ― торжественно произнес господин Комбарну. После чего развернулся и ушел домой.

— Клянусь честью, ― заметил Норбер, ― вот человек счастливый тем, что его вера столь безупречна! Возможно, он не станет так улыбаться, когда придет его черед помирать!

― Ну что ж, ― сказал Панкрас, ― я чувствую себя совершенно приободренным, и советую вам, впредь до нового указания, больше об этом не думать, потому что наше беспокойство ничего не изменит… Так что играйте в кегли, а я, я собираюсь заглянуть в свои книги, на всякий случай…

***

Прошло несколько дней, и если не без смутного беспокойства, то без тревоги. Марсельцы легко забывают худшие из забот. Несколько городских слухов добрались, однако, и до площади: поговаривали, что хирург портового лазарета ― один из тех, кто отрицал опасность, ― умер от чумы вместе со всей своей семьей, но поскольку об этом рассказывали те, кто сами ничего не видели, им не вполне верили, тем более что каждый вечер, возвращаясь, господин Панкрас отвечал всем, кто приходил за новостями:

― Пока ничего определенного. Будьте уверены: если инфекция обнаружится, я первым вам об этом расскажу.

Но всякий раз он казался все более встревоженным, а мужчины больше не играли в кегли.

***

10 июля после полудня господин Панкрас вернулся раньше обычного, на скачущей галопом лошади.

Капитан, сидя в одиночестве на парапете, задумчиво курил свою носогрейку.

— Капитан, ― обратился к нему Панкрас, ― соберите у меня всех мужчин, как можно скорее. У меня для них есть важное сообщение! Постарайтесь не говорить с ними перед женщинами или детьми.

После чего он торопливо удалился к себе.

Часом позже мужчины собрались в просторной гостиной доктора, они были мрачны и задумчивы, потому что уже знали, какую новость им предстоит услышать, еще и потому, что служанка подлила масла в огонь, сообщив:

— Господин Панкрас принимает ванну в воде с уксусом, а еще он приказал мне сжечь его одежду.

— Все одежду? — спросил нотариус.

— Всю, что была на нем, ― ответила старая Aлиетт. — Да, тонкую сорочку, кружевное жабо, чулки из шотландской шерсти, прекрасный синий сюртук и башмаки с шелковой тесьмой… Все это, господа хорошие, теперь лишь пепел в кухонной печи!