Вейдле Владимир Васильевич (1895-1979) - профессор истории христианского искусства, известный писатель, литературный критик, РїРѕСЌС' Рё публицист. РћРґРЅРѕР№ РёР· ведущих тем РІ книгах Рё "статьях этого автора является тема религиозной сущности искусства Рё культуры РІ целом. Р' работе "Задача Р РѕСЃСЃРёРё" рассмотрено место христианской Р РѕСЃСЃРёРё РІ истории европейской культуры. Р' РєРЅРёРіРµ "Умирание искусства" исследователь делал вывод Рѕ том, что причины упадка художественного творчества заключаются РІ утере художниками мировоззренческого единства Рё РІ отсутствии веры РІ "чудесное". Возрождение "чудесного" РІ искусстве возможно, РїРѕ мнению Вейдле, только через возвращение Рє христианству. Автор доказывал, что религия является РЅРµ частью культуры, РЅРѕ ее источником. РљРЅРёРіР° "Р РёРј: Р
Культурология / Политика / Философия / Религиоведение / Образование и наука18+ВЛАДИМИР ВЕЙДЛЕ
ЗАДАЧА РОССИИ
ЗАДАЧА РОССИИ
Посвящается дорогой памяти
Владислава Фелициановича Ходасевича
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Прошлое ставит задачу, которую будущему надлежит разрешить, — таков наиболее осмысленный и достойный человека облик человеческой истории. Задача может оказаться неразрешимой, людям может не хватить воли или сил для ее решения, но она во всяком случае не разрешается сама собой и пренебречь ею вовсе – значит для народа отказаться от исторического бытия, а для отдельного человека — согласиться на отъединенность, равнозначащую бесплодности. Большинство историософских построений нашего времени, как уже и девятнадцатого века, грешат тем, что приписывают истории совсем не свойственный ей автоматизм и тем обрекают людей либо на невмешательство, либо на лихорадочную деятельность, ведущую ко злу и оправдываемую мнимой неизбежностью. На самом деле развитие народа, как и развитие личности, ни из каких предпосылок с необходимостью не вытекает, предпосылки лишь кое-что облегчают и кое-что затрудняют, толкают на один путь и мешают найти другой; даже в совокупности своей они предопределения не образуют, да простому сложению нельзя их и подвергать, потому что нельзя смешивать духовного наследства минувших поколений ни с теми условиями, в которых оно создавалось, ни с теми, в которых оно передается новым поколениям.
Русскую историю не предопределило «месторазвитие», не предопределил ее и этнический состав русского народа. На евразийской равнине могла бы процвесть и совсем иная культура, подлинно азиатского типа; народ, говорящий на одном из индоевропейских языков, мог бы подобно арийцам Индии и Персии попасть в культурную орбиту Азии, а не Европы. Если случилось иначе, то не в силу каких-либо других материальных предопределений, а потому что в самом начале ее истории России была задана задача, которую, худо ли, хорошо ли, в течение больше чем девяти веков она пыталась разрешить. Задача эта вытекает из крещения Руси и передачи ей — Византией и в византийской форме — наследия древности. В самом общем виде заключается она в том, чтобы стать частью христианской Европы, — не случайной и пассивной, конечно, а органической и творческой: не просто к ней примкнуть, а разделить ее судьбу, принять участие в общем ее деле Полностью осознавать эту задачу стали у нас немногим больше ста лет тому назад, но и древняя Русь не отатарилась, от наследства не отреклась и кончилась Петром, прорубившим окно не куда-нибудь в Мекку или Лхассу. В основном Россия выбрала свой путь в годы между Калкою и Куликовым полем, и судьба ее решилась задолго до того, как стали задумываться над ней Чаадаев и Киреевский, Герцен и Хомяков, и начали спорить о ней в московских гостиных.
Спорщики не сразу утратили общую точку опоры и общий язык: журнал Киреевского недаром назывался «Европеец». Но вскоре славянофилы повернулись спиной к Западу, а западники спиной к России, и началось затемнение задачи, которое для многих продолжается и по сей день. Западничество грешило тем, что смешивало европейскую культуру с интернациональной цивилизацией западного происхождения, которой России надлежало подражать на тех же основаниях, как если бы то была не Россия, а Турция или Япония. Представители этого направления странным образом не поднимали, что «самобытность», о которой твердили их противники, есть как раз необходимое условие для вхождения России в европейское единство, куда Франция, например, входит не только в силу того, что у нее есть общего с Италией или она отличается от них. Не совсем понимали это и славянофилы: представления их о национальном бытии (а потому и о существе европейского единства) были правильней, но им казалось, что задача России уже решена ее прошлым, что следует только воскресить его и что никакого дальнейшего сближения с Западом не требуется. Тем не менее (до Данилевского, по крайней мере) они продолжали считать самобытно-русскую культуру частью европейско-христианской, и только в наше время евразийцы попытались начисто освободить Россию от ее задачи, объявив, что принятие христианства и восприятие античности ничем не связывают ее с остальной Европой. Точно так же и по официальному советскому мировоззрению, проистекающему из малограмотного западничества, приправленного дешевым славянофильством, задача России оказывается отмененной по той причине, что для мировоззрения этого никакой христианско-европейской культуры не существует, а есть полезные знания и уменья, не прикрепленные ни к какому стержню и применимые везде.