Задача трех тел

Взрослые, стоявшие вместе с нами, сказали, что спутник – это совсем не то, что самолет, потому что летает очень высоко над Землей. Во времена моего детства пыль и дым промышленных предприятий еще не загрязняли воздух, и в чистом небе ярко сиял Млечный Путь. В моем сознании звездочки находились не дальше летящего над Землей спутника, и я думал, что спутник летит между ними. Я даже беспокоился, как бы он не натолкнулся на какую-нибудь из них, пролетая сквозь густые звездные скопления.

Родители не следили за спутником вместе со мной, потому что работали в угольной шахте за тысячу километров отсюда, в провинции Шаньси. Несколькими годами раньше, когда я был совсем малышом, шахты стали зоной боев в межфракционных войнах «культурной революции». Помню выстрелы в глухой ночи, тарахтящие по улицам грузовики, в которых сидели мужчины с оружием и красными повязками на рукавах… Но я тогда был слишком мал и не могу точно сказать, реальные это воспоминания или миражи, сконструированные моим сознанием позже. Одно я знаю точно: поскольку шахты были местом небезопасным и «культурная революция» ударила по моим родителям, у них не было иного выбора, кроме как отослать меня на малую родину, в Хэнань. Когда я смотрел на «Дунфанхун I», я жил там уже больше трех лет.

Прошло еще несколько лет, прежде чем я понял разницу в расстояниях до искусственного спутника и до звезд. Я тогда читал серию научно-популярных книжек, рассказывающих об основах разных наук; она называлась «Сто тысяч почему». Книжка по астрономии познакомила меня с концепцией светового года. До того я уже знал, что свет может за одну секунду пройти расстояние, равное семи с половиной экваторам Земли, но не предполагал, какое уму не постижимое расстояние можно преодолеть, если лететь с такой скоростью целый год. Я представлял себе луч света, путешествующий сквозь холодное безмолвие космоса на скорости 300 тысяч километров в секунду. Пытаясь с помощью своего воображения постичь этот леденящий кровь простор и бездонную глубину, я ощущал ужас, благоговение и одновременно эйфорию, вроде той, что бывает при приеме наркотика.

Начиная с этого момента я стал осознавать, что обладаю особым талантом: масштабы и сущности, выходящие за пределы чувственного восприятия человека – как микро, так и макро – и казавшиеся другим лишь абстрактными числами, в моем сознании обретают конкретные формы. Я могу их потрогать и пощупать – так же, как другие люди могут касаться деревьев и камней. Даже в наши дни, когда упоминания о радиусе Вселенной – 15 миллиардов световых лет – или мельчайшей «струне», которая во много раз меньше кварка, не вызывает реакции у большинства людей, концепция светового года или нанометра рождает в моем мозгу живые, красочные картины и приводит меня в невыразимый, чуть ли не религиозный восторг. Большинство жителей Земли никогда не испытывали таких чувств, и я не знаю, можно ли меня считать по сравнению с ними счастливцем или наоборот. Несомненно одно: именно эти чувства и сделали меня сначала любителем научной фантастики, а затем и писателем-фантастом.

В тот же самый год, когда меня поразила и очаровала концепция светового года, мою родную деревню постигло наводнение (известное как Великое августовское наводнение 1975 года). За один день в округе Чжумадянь провинции Хэнань выпали рекордные 100,5 см осадков. Одну за другой прорвало 58 больших и маленьких плотин, погибло 240 тысяч человек. Я вернулся в деревню вскоре после того, как вода спала, и увидел, что вся местность полна беженцев. Я думал, что наблюдаю конец света.

Спутник, голод, звезды, керосиновые лампы, Млечный Путь, междоусобицы «культурной революции», световой год, наводнение… Все эти, казалось бы, не связанные друг с другом вещи слились в одно целое и не только сформировали мою личность в детстве, но и продолжают оказывать свое влияние на произведения, которые я пишу сегодня.

Будучи писателем-фантастом, начинавшим в качестве любителя, я не прибегаю к фантастике как к прикрытию для критики современной реальности. Я считаю, что задача научной фантастики – это создание многочисленных воображаемых миров за пределами реальности. Я всегда думал, что самые красивые сказки в истории человечества рассказаны не странствующими бардами и не романистами или драматургами, а наукой. То, о чем повествует наука, гораздо величественней, грандиозней, интересней, глубже, страннее, страшнее, таинственней и даже эмоциональней, чем вся литература; только эти захватывающие истории заключены в строках холодных уравнений, которые большинство людей не умеет читать.