Задача – выжить!

Митрофаныч, так же шепотом, отправил двух бойцов на разведку – проверить путь у среза воды и посмотреть подходы к немецкому посту. Пока бойцы не вернулись, мы лежали молча – напряженно всматриваясь в редкие огоньки фар, проплывающие над находящимся менее чем в километре от нас мостом. Разведка вернулась через пятнадцать минут.

— Пройти можно, — доложил один из бойцов. — Только осторожно надо. Скользко там.

— Что с окопом? Нашли?

— Нашли. Он метрах в десяти от моста с нашей стороны шоссейки. Курят, сволочи.

— Курят – это хорошо! — прошептал я. — На железнодорожном мосту немцы тоже курили. Значит, не особо с дисциплиной заморачиваются.

Митрофаныч посмотрел на часы, рассматривая время в слабом лунном свете.

— Почти половина, — шепнул он. — Пошли.

Гуськом, пригибаясь чуть ли не до самой земли, мы крались по берегу. Действительно, было скользко. Слава богу, хоть не везде – опасные участки попались раза четыре. Но никто не поскользнулся и не упал. Бойцы, включая, как я с удивлением обнаружил, и меня, скользили в ночи как призраки. Мост все ближе и ближе. Вот мы замерли – проезжает очередная машина. Даже не одна, а четыре! Моторы ревут, нам, настроенным на гробовую тишину, этот звук кажется просто мучительным. Вот шум начинает стихать, светлячки фар скрылись за каким-то строением на другом берегу. Идем дальше. Блин, нога соскользнула! Чуть не упал, но меня вовремя подхватил кто-то идущий сзади. Порыв ветра со стороны моста донес запах дыма. Таки курят, гады. Ничего – скоро бросят. Навсегда!

Двести метров до моста. По-моему, луна светит чересчур ярко. Мне кажется, что сейчас не ночь, а самый полдень, когда солнце освещает каждую травинку. Хоть бы облачко… А еще лучше – тучи и дождь! Мы уже ползем. Медленно, будто черепахи. Или это мне кажется? Мост все ближе и ближе. Слабая вспышка на мосту, оставившая еле заметный огонек, медленно поплывший к противоположному берегу. Часовой закурил. Мы замерли. Я представил себя на месте ходившего по мосту немца. Вот он поворачивает голову в нашу сторону – на траве луга под луной четко темнеют почти два десятка холмиков. Они еще и двигаются! Быстро сбросить с плеча карабин, или что там у него, передернуть затвор и выстрелить по подозрительным теням. «Алярм!» Но все тихо. Огонек, уже почти невидимый, продолжает спокойно двигаться дальше. Ползем. Сто метров. Где-то залаяла собака, но лай почти сразу перешел в визг. Кто-то пнул пса, чтобы не мешался под ногами? Уж не наши ли, которые идут по другому берегу? Пятьдесят метров. Шорох травы подо мной отдается в ушах, будто резкий треск сухих веток. Интересно, эти гансы там, в окопе, глухие, что ли? Как можно не услышать этот шум? Девятнадцать человек ползут через луг, шелестя травой, будто стадо бешеных ежей в брачный период, и пыхтят громче любого паровоза. Еще и сердце явно решило устроить концерт – колотит по ребрам, как обкуренный барабанщик. От моста донеслись голоса и смех. Анекдоты травят, что ли? Двадцать метров. Я каждую секунду жду окрика и выстрела. Или просто выстрела. Интересно, это правда, что звука от выстрела своей пули, которую поймал, не слышишь? Точнее, слышишь, но уже после того, как в организме появился посторонний предмет? Где-то вроде я такое читал. Мост громадной тенью навис над нами. Хоть что-то хорошо. Он закрыл от нас эту гребаную луну и окутал своей тенью. Митрофаныч что-то машет? Я непонимающе смотрю на него. А! Он показывает, чтобы я с подрывниками скрылся под мостом! Это мы с удовольствием.

Мы ввосьмером забились в самый узкий закуток между полотном моста и землей. Не знаю, как остальные, а я постарался сжаться как можно компактнее, укрыться в самой густой тени. Если б еще мешок, будь он неладен, не мешал! Ясно были слышны разговоры немцев. С пятого на сто двадцатое я разобрал, что один из них рассказывает о какой-то фрау Берте. Судя по смеху, что-то веселое. Это хорошо. Если б можно было – я бы и сам подошел да затравил десяток-другой анекдотов. Посмешил бы гансиков – чем громче у них там, тем тише у нас здесь. Остальные бойцы, которые будут снимать караул, застыли под полотном моста у самого его края. Только б никому из немцев не пришло в голову пройтись отлить! Ясно ведь, что к реке пойдут. А тут им – здрасте. Девятнадцать злых партизан, которые из-за слабого мочевого пузыря этого караульного нарвутся на роту не менее злых немцев. Так и сидели. Время тянулось медленно, будто застыло вовсе. На часы я даже не смотрел – в такой темноте и руки собственной не видно. Митрофаныч сидел с «штурмовой» группой и крутил головой, переводя взгляд с полотна моста над нашими головами на противоположный берег. Волнуется, как там вторая группа? Я тоже волнуюсь. Блин, скоро уже тот час ночи? Будто в ответ на мои мысли Митрофаныч поднял над головой руку. Я понял этот жест как «час ночи», а заодно и «приготовиться». Теперь осталось только дождаться, пока кто-то проедет мимо.