Заданное значение судьбы

Разряды сотен лучемётов слились в один широкий слепящий луч, и расплавленный камень потёк ручьями, словно из тёмных недр выступила горячая кровь земли. Защита ортов рухнула, воинов отбрасывало назад, в темноту извилистого прохода. Энергопоток сминал защитные коконы — единый боевой порядок рассыпался. Мёртвых тел не было: на стенах оставались только выжженные силуэты павших ортов, отпечатанные в камне, вылизанном бешеным буйством освобождённой энергии. Теряя бойцов, отряд Вермея отступал шаг за шагом, огрызаясь короткими кинжальными выпадами, вырывавшими в густых рядах врагов широкие дымящиеся проплешины. Но колонна снова смыкалась и продолжала вдавливаться в галерею многоголовой чёрной змеёй — штампы шли вперёд, одинаково равнодушные к чужой и к своей смерти.

Стоя на краю Бездны, старый воин не потерял головы. Он продержался дольше всех, собирая нерастраченную энергию своих погибших соплеменников. И когда под ноги Отцу-Воеводе упало полусожженное тело последнего бойца его отряда, а в тесное нутро коридора втянулось уже свыше тысячи солдат, он, бросив мысленный приказ лидерам других отрядов, до конца выполнил долг воина и вождя свободного племени гор.

По каменному потолку побежала быстрая змеистая трещина. Трещина разветвлялась и ширилась, на глазах превращаясь в сеть трещин, подёрнувшую весь потолок коридора от входа в Большой зал до поворота, к которому оттеснили Старшего мага. Кто-то из элов успел понять, что это значит, но у штурмовавших галерею десантников уже не хватило энергии на парирование последнего удара Отца-Воеводы — защитники коридора сражались и гибли не зря.

По Катакомбам разнёсся рокочущий гул. Тысячи тонн камня, вырванного магией из миллионолетнего сна, тяжело рухнули вниз, на сотни шагов засыпав галерею снизу доверху и погребая под собой Вермея вместе со штурмовой колонной штампов. А в Большом зале из всех коридоров одновременно пошли в атаку отряды ортов, зажав засевших там врагов в смертное кольцо.

Элы сопротивлялись с отчаяньем обречённых. Взрывались источники, опустошая всё вокруг; тела ортов валились на трупы штампов, горел металл и камень, и висел в воздухе душный запах крови. Воины народа гор бестрепетно уходили в Бездну, сознательно презирая смерть, и когда пал последний офицер-эл, битва превратилась в избиение. Пленных не брали: Мать-Ведунья, окаменевшая с того мгновения, как рухнула галерея, — лишь глаза её кричали от боли, — так и не отдала такого приказа, при других обстоятельствах выглядевшего вполне разумным.

Уцелевшие оплатили победу дорогой ценой: жизнями сотен воинов, павших в бою, и десятков эрудитов и ведуний, надорвавшихся от ментального напряжения. Изуродованное до неузнаваемости тело Вермея извлекли из-под каменных глыб и предали огню погребального костра вместе с телами других воинов — тех, от которых остались тела или хотя бы останки, — и пепел по древнего обряду развеяли над Рекой. То, что осталось от мёртвых штампов, смели заклятьями-«метёлками» в нижние галереи на поживу клямбам и плотоядным грибам — не имеющие души другого не заслуживают. А от Хока не осталось даже пепла — Муэт побывала на месте гибели мужа и не нашла там ни порошинки…

…Янтарка беспокойно завозилась на коленях Вестницы, зажужжала тревожно, и по её шёрстке пробежало красноватое свечение — зверёк почувствовал горечь, охватившую его хозяйку при этом воспоминании.

— Всё хорошо, Подарок, всё хорошо, — тихо сказала молодая орта, поглаживая спинку жужелицы. — Всё хорошо, малыш…

* * *

После этой битвы Мать-Ведунья изменилась неузнаваемо. Она продолжала жить, но странной жизнью: видевшим её временами казалась, что их Старшая уже не здесь, с ними, а где-то далеко-далеко, за границами звёзд или даже в той Бездне, куда ушёл Отец-Воевода и откуда не возвращаются. Её лицо забыло улыбку, а в глазах постоянно билось тёмное пламя — испытанные воины-маги невольно отводили взгляды, разговаривая с хозяйкой народа гор. И она действительно стала хозяйкой и единовластной повелительницей: по решению Веча выборы нового Старшего были отложены на год, до окончания траура по погибшему вождю — в знак уважения к его подвигу. Азуль правила племенем жёстко, но справедливо — так же, как правила вдвоём с Вермеем. Она делала всё, что должно, не упуская ни одной мелочи, и всё-таки это была уже не та Мать-Ведунья, которую знали много лет. Магиня-Старшая таяла, как лёд в огне, — в том самом огне, который бушевал в её глазах. Причина её тоски была известна всем, от эрудитов до ростков, только-только познающих мир, но помочь ей не мог никто. «Этого не в силах сделать ни мы, ведуньи, — обронила как-то Сирин, — ни, наверно, даже Внешние».