Задержи дыхание (рассказы)

— В первый раз я так и сказал: «С ума можно сойти!» И сбежал оттуда, от греха подальше. Живу внизу день, два, только об этом и думаю — да разве такое возможно? И не хочу идти, а тянет туда. Все-таки решил проверить — может, мне показалось? Иду в горы, спускаюсь в разлом, стою, слушаю. Боюсь рот открыть. И вдруг слышу откуда-то свой голос, и так ясно, чисто: «С ума можно сойти!» Меня оттуда так и вымело!

Елена улыбнулась и покачала головой. Она не верила ни единому слову, я это видел. Это понял и Петр, у него в глазах появился фанатичный стеклянный блеск.

— Не верите? — горячо переспросил он. — Да я сам не верил, даже после второго раза и после третьего! Привез туда друга, ни о чем его не предупредил. Зашли мы в пещеру, и я, как ни в чем не бывало, с ним заговорил. Он стоял рядом и не слышал ни звука! Глядел на меня, как помешанный, потом вижу, у него тоже шевелятся губы. Спрашивает меня о чем-то, это я понимаю, но тоже ничего не слышу. А когда он «наговорился» и собрался удрать, на нас, как с потолка, упал весь разговор! Фраза за фразой. «Ну как тебе это? — Что? Что ты говоришь? Черт! — Спрашиваю, как тебе моя пещерка? — Да что это?! — Я предупреждал! — Пошли отсюда!» — Петр хохотнул: — Мне-то было смешно, а он чуть сознания не лишился. Крепкий парень, все горы исходил, битый, ломаный, на нем места живого нет. А убежал очертя голову, да еще меня убеждал никогда больше туда не ходить!

Мы с женой переглядывались, но не перебивали. Альпинисты любят рассказывать байки, и Петр не был исключением. Просто немножко перегнул палку, да и то, чтобы нас развеселить. То есть Елену.

— Но самое смешное, — продолжал он, доедая яичницу, — что, когда я через месяц туда спустился, опять услышал его.

— Кого? — спросил я.

— Того парня! Его слова, его голос — будто с того света. А потом и себя. Правда, уже не весь разговор, только обрывки, и все перепутано — будто газету порвали, клочки перемешали и склеили. Он все спрашивал, почему я говорю шепотом, почему он меня не слышит — несколько раз подряд, а я твержу сперва, что предупреждал, а только потом спрашиваю, как ему нравится пещера.

Глаза Петра сияли. Он был так горд, будто в самом деле сделал невесть какое открытие:

— Понимаете? Звук законсервирован! Он куда-то попадает, в какие-то проломы, впадины, черт знает куда, — быстрый взгляд на икону, — может, очень глубоко. И никуда уже не исчезает. Все, что сказано в той пещере, хранится вечно! И через десять лет я буду там звучать, и через сто, и потом, когда уже никого из людей на земле не останется, мой голос будет там жить. Это же бессмертие звука! Каково?

— Ну ладно, не увлекайся, — сухо ответил я. Его запал начинал меня тревожить. Байки так фанатично не рассказывают. — Такого не может быть.

Елена опустила глаза в стол и промолчала.

— Значит, не может быть? — с расстановкой повторил Петр. — Так вот что я тебе скажу. Здесь, на этой горе, давно уже никто не живет. Изба эта выморочная досталась мне чуть не даром. А прежде тут жили какие-то староверы, пара древних стариков. Они умерли, наследников не было, никто к ним не ходил — какие здесь гости! Ну кто, скажи, мог ходить в ту пещеру? Как часто? Да тут на сорок километров ни души! А сколько там звучит голосов, сколько!

Его глаза мечтательно, почти нежно засветились.

— И вот что я тебе скажу — там звучат голоса тех, кого давно уже нет в живых. Может, этих самых стариков, может, их предков, а может, еще кого древней. И говорят они так диковинно, как сейчас уже никто не скажет, даже в самой глухой деревне. И молятся они там, и плачут, и шепчутся, и смеются. Старые, молодые — всякие. А один раз было… — Он понизил голос: — Знаешь, я ведь местные диалекты знаю с юности, тут родился. Иностранные языки тоже неплохо различаю на слух. Но там я слышал такое… Не знаю, с чем сравнить. Это, конечно, был человек, но его голос… И то, как он говорил… — Петр нервно сглотнул: — Это был не то замедленный лай, не то волчий вой… Какие-то странные звуки, гортанные, почти без согласных, без ударений. Я слушал, и у меня мурашки по коже бежали. Что делал этот человек, производя такие звуки, — плакал, забившись в пещеру, голодный, израненный, испуганный, или совершал обряд? У меня ни на миг не появилось ощущения, что я слышу деревенского идиота, случайно заблудившегося в горах. Нет, это был какой-то очень древний человек. С другим строением горла и строем языка. Как он мог выглядеть — не представляю.

Мне было уже не смешно. Я молча слушал Петра и думал о его одиночестве. О том, как оно меняет человека. О том, что может случиться, если месяцами живешь в глуши, без телевизора и электричества, без семьи и соседей. О том, что в таких условиях слишком заманчиво вообразить себе призрак общения. Такую вот пещеру, полную голосов живых и давно умерших людей. И даже не людей. Полулюдей, жалких существ, едва разогнувших спину, вставших с четверенек где-то на заре цивилизации, когда сами эти горы были совсем другими — воистину великими хребтами, рассекающими пополам материк, где не было еще ни Европы, ни Азии.

И тут жена встала.