Задержи дыхание (сборник)

– Я хочу туда спуститься, – сказала она ясным, бестрепетным голосом.

Я изумленно посмотрел на нее, но она уже надевала куртку, торопливо шнуровала теплые ботинки. Петр тоже оделся. Все еще азартно взглянул на меня:

– Ну а ты, маловер? Это недалеко, пойдем прогуляемся!

– Лучше вас дождусь, – иронично ответил я. Мне очень хотелось посмотреть на лицо Елены, когда она вернется из этой мифической пещеры. Вернется обманутая, смущенная, может быть, злая… А может, будет улыбаться, обратит все в шутку. Но так или иначе веселье будет неискренним, потому что я видел – она поверила Петру. Поверила настолько, что я впервые ощутил что-то вроде ревности и ждал ее возвращения со злорадством.

Больше я не видел ее живой. Через два часа Петр мощным пинком открыл входную дверь и, пошатываясь, внес в комнату труп Елены. Она висела у него на руках, как тряпичная кукла. Голова была разбита, в рыжих волосах запеклась яркая кровь – будто запутался осенний лист. Петр положил ее на серый дощатый пол, сел рядом и молча укусил свое запястье.

Только тогда я смог выбраться из-за стола. Толкнул его, расплескав из кружки молоко, недопитое Еленой. Подошел к телу, склонился над ним. Потрогал холодную, чуть влажную щеку, коснулся голубых век, открытой шеи. Губы моей жены были чуть приоткрыты, а на лице, как мне показалось, застыло выражение испуга. Не смертельного ужаса, а легкого испуга или даже изумления.

– Она оступилась, – с трудом выговорил Петр, хотя я ни о чем его не спросил. У меня исчез голос. – Там, в глубине пещеры, есть трещина, очень опасная. Я давно ее знаю. В темноте можно угодить туда ногой и сломать лодыжку. Мы вошли, осмотрелись, она убедилась, что я говорил правду… Потом отошла от меня в дальнюю часть пещеры, стояла там и слушала голоса. Их сегодня было много… И тут у меня случайно погас фонарь, а она в это время как раз двинулась дальше. И попала в трещину… Ударилась головой о выступ скалы… Когда я включил фонарь, она уже умирала. Я ничего не мог сделать, ничего.

Я увез Елену в Москву и похоронил рядом с ее родителями, в одной ограде. Там оставалось еще одно место, но никто не думал, что оно ждет именно Елену. Ее смерть не расследовали, зарегистрировали как несчастный случай в горах, каких случаются десятки. Петр на похороны не приехал. Он прислал из своей глуши телеграмму – очень короткую, формально составленную. После ее смерти он больше не смотрел мне в глаза, и мы почти не разговаривали.

Только в начале весны я решился прикоснуться к вещам жены и разобрать их. До этого наша квартира имела такой вид, будто Елена все еще тут жила. На подзеркальнике теснились ее духи, в шкафу висели платья. На полочке в ванной по-прежнему стояли две зубные щетки, ее пудра и крем. После уборки я оставил себе на память только одно голубое платье – ее любимое, и янтарный браслет – он был у нее на руке в день гибели. Все остальное решил отвезти к ее сестре. Бумаг у жены было немного – все больше письма, поздравительные открытки, театральные программки. Я перебирал эту пачку, выуженную из старой коробки для обуви, и вдруг увидел на одном из конвертов имя Петра. Еще одно письмо, еще… Она хранила на самом дне коробки с десяток его писем еще той поры, когда не была моей невестой. Я ничего о них не знал. Немного поколебался, держа в руках потертые конверты. Было видно, что эти письма не раз перечитывали. На одном стоял штемпель с датой нашей с Еленой свадьбы.

Только это письмо я и решился прочесть – все-таки оно уже имело отношение и ко мне. Петр писал, что она совершенно напрасно извиняется перед ним за свой поступок. «Таким простым путем совесть не облегчить, – прочитал я фразу в середине письма. – Тебе не станет легче, а я все равно не смогу тебя простить. А ты ведь этого хотела?» Далее он желал моей жене семейного счастья и обещал никогда в жизни не напоминать ей о прошлом. «Но больше никогда не извиняйся, – писал он. – Не хочу тебя обманывать – простить не смогу».

Тогда я прочитал и остальные письма. Они были короткие, и везде я узнавал голос Петра, его отрывистую, а иногда страстную манеру выражаться. Он ее очень любил. Больше, чем я думал. Больше, чем мне говорила Елена.

Я положил письма обратно в коробку, накрыл крышкой. Они не виделись четыре года – с самой нашей свадьбы. Елена никогда о нем не заговаривала, я-то вспоминал друга куда чаще. Откуда я мог знать, что у них все было так серьезно? Она не говорила… Она вообще говорила так мало! Даже не смогла признаться, насколько ей не хочется ехать в гости к человеку, который не «сможет простить». Уступила мне, поехала, ничего не сказав.

Я вспомнил ее бледное лицо в машине, когда мы поднимались в гору, белку под колесами, свет луны на постели, ее слова, что напрасно мы сюда явились. Она была напряжена, ждала чего-то дурного. Объяснения, быть может? Как охотно она вызвалась пойти с ним в пещеру, прекрасно зная, что я туда не пойду, не желая поддерживать глупую шутку! Хотела остаться с Петром наедине? Спросить, простил ли он, забыл ли?