Загадка 37 года (сборник)

Советско-японская граница, прежде практически морская, увеличилась почти вдвое — за счет появления весьма протяженного, от Владивостока чуть ли не до Читы, сухопутного участка. На нем почти сразу же разместилась мощная японская армейская группировка, генералы которой не скрывали своих агрессивных устремлений.

Но первыми расценили происшедшее как угрозу для СССР отнюдь не в Москве. Посланник США в Китае Джонсон сообщал 13 января 1932 года в государственный департамент: «Я все более и более убеждаюсь, что японские действия в Маньчжурии должны рассматриваться больше всего в свете русско-японских отношений, чем китайско-японских… Высшие военные власти Японии пришли к заключению, что для них имеется возможность действовать в Маньчжурии и продвинуть японскую границу дальше на запад в подготовке к столкновению с Советской Россией, которое они считают неизбежным».

Советское руководство, занятое нелегкими проблемами, связанными с индустриализацией, поначалу не захотело поверить в серьезность возникшей на Востоке угрозы и уповало на иное, безопасное для СССР развитие событий. Дело в том, что буквально накануне японской агрессии, 11 ноября 1931 года, в небольшом городе Жуйцин на юго-востоке Китая, открылся I Всекитайский съезд Советов. Он провозгласил образование Китайской советской республики, сформировал Совет народных комиссаров во главе с Мао Цзэдуном и Реввоенсовет, который возглавил Чжу Дэ. Советское правительство и руководство китайской компартии, узнав о событиях в Маньчжурии, тут же обратились к гоминьдану с предложением прекратить шедшую пять лет братоубийственную гражданскую войну и создать единый антияпонский фронт. Чан Кайши отклонил это предложение и бросил все имевшиеся в его распоряжение силы против советских районов. Однако те устояли, отразили нападение. Более того, 5 апреля 1932 года Китайская советская республика объявила Японии войну.

Как свидетельствуют факты, Сталин решил, что новая ситуация коренным образом изменит положение в Китае. Приведет рано или поздно к образованию общего фронта коммунистов и гоминьдана, который и вынудит Японию повернуть свои армии на юг, от советской границы. Потому-то Сталин попытался сделать все, лишь бы не провоцировать Токио. Предложил начать переговоры о продаже принадлежащей Советскому Союзу Китайской восточной железной дороги (КВЖД), потребовал полного прекращения «подрывной работы ОГПУ и Разведупра в Маньчжурии». И в то же время остался равнодушным к предложению национального, гоминьдановского Китая восстановить дипломатические отношения, разорванные еще в 1929 году, и заключить пакт о ненападении.

19 июня писал из Сочи, где он находился в отпуске, в Москву Молотову, что США «пытаются вовлечь нас лаской в войну с Японией… Предложение нанкинцев о пакте ненападения — сплошное жульничество. Вообще нанкинское правительство сплошь состоит из жуликов», правда, на всякий случай сделал оговорку: «Это не значит, конечно, что мы не должны считаться с этими жуликами или их предложением о пакте ненападения». Но уже через девять дней, скорее всего под влиянием наркома иностранных дел М.М. Литвинова, стал менять свое отношение к проблеме. 28 июня указал остававшимся в Москве членам узкого руководства Молотову, Кагановичу, Шилову и Орджоникидзе: «Согласен, что в отношении Нанкина нужна сдержанность, но позицию сдержанности нужно проводить так, чтобы не получилось отталкивание нанкинцев в объятия Японии. Этот вопрос, как и вопрос о наших отношениях с Америкой, имеет прямое отношение к вопросу о нападении Японии на СССР. Если Япония благодаря нашей излишней сдержанности и грубости к китайцам заполучит в свое распоряжение нанкинцев и создаст единый фронт с ними, а от Америки получит нейтралитет, — нападение Японии на СССР будет ускорено и обеспечено. Поэтому сдержанность в отношении нанкинцев, а также американцев не должна превращаться в грубость и отталкивание, не должна лишать надежды на возможность сближения…».