Загадка Белой Леди

Но почему же тогда никакое слово, столько раз произнесенное ею самой или тем же доктором Робертсом, не производит никакого действия на нее и память так и не возвращается? Кто тогда должен сказать это слово о ее выздоровлении? Или это должно быть какое-то особенное слово? Может быть, она сама должна сначала изобразить себя как больную, а потом исцелить? Но это будет неправдой, потому что, создавая свой рассказ о замке Массенгаузен, она твердо знала, что ее героиня здорова. Лучше ничего не писать вообще.

Но мысль, однажды зароненная в сознание и не нашедшая разрешения, подспудно зреет там, а отрава писательства практически не знает противоядий. И желание снова окунуться в мир, который тебе подвластен в отличие от окружающего, где нет уверенности ни в чем, все чаще охватывало миссис Хайден. И уже соображение о том, что написанное ею может послужить еще кому-то, тем более стать причиной несчастья, все реже приходило ей в голову. Она чувствовала, что не в состоянии больше существовать в этом непонятном, почти призрачном мире и должна найти хотя бы какое-то успокоение в пространстве фантазии, ставшем для нее гораздо более реальным.

И в уже наступившей темноте, когда миссис Хайден проснулась от лунного луча, упавшего ей на лицо, она поняла, что сопротивляться желанию больше не в силах. Она поднялась, закуталась в халат, прикрыла жалюзи и передвинула столик поближе к окну.

* * *

На крик едва сохранявшей присутствие духа Блумардины сбежалась стража, а следом, еще до появления великого герцога, явился зеленый монах отец Лоско. Он молча взял ее тонкую девичью руку и держал до тех пор, пока не пришел герцог Эудо с лицом, почерневшим, как пожарище. Три рыцаря и Хадевийк, застигнутые известием в своих постелях, тоже вышли на барбакан, и черные хлопья пачкали их белые рубашки и неубранные волосы. И так все семеро стояли они, глядя кто на землю, кто в небеса, и никто не решался произнести ни слова.

– Мир праху ее, – наконец сурово провозгласил отец Лоско.