Загадка для Гиммлера. Офицеры СМЕРШ в Абвере и СД

После душа они пошли на завтрак. Столовая находилась в пяти минутах ходьбы от жилого корпуса, но, когда они вошли в зал, оказалось, что почти все столики уже были заняты. Свободные места оставались только за небольшим деревянным барьером.

— Тебе туда еще рано — это для господ офицеров, — перехватив взгляд Виктора, заметил Николай, прошел к столику у стены и махнул рукой: — Располагайся, здесь наши места.

Виктор сел напротив, и перед ними тут же выросла с подносом молоденькая, хорошо вышколенная официантка. Она заученно улыбнулась и выставила на стол тарелки с кашей, тонко нарезанным сыром и хлебом; в чашках дымился суррогатный эрзац-кофе.

— Конечно, Витя, завтрак не как в советском санатории и уж точно не как в столовой на Лубянке, но есть можно, — нанес первый укол Николай.

Виктор промолчал — порядком изголодавшись за последние дни, он без всякого стеснения навалился на еду. Каша оказалась на удивление вкусной, масла и мяса повар не пожалел. Работая ложкой, он не забывал поглядывать по сторонам.

Завтрак проходил почти в гробовой тишине, чем-то напоминая поминки. Сидевшие за столиками, чем-то неуловимо похожие друг на друга инструкторы и курсанты лишь изредка обменивались короткими репликами. Здесь хорошо знали цену неосторожно оброненным словам. Осведомители гауптштурмфюрера Курмиса не дремали, и склонных к излишней болтливости наказывали очень серьезно.

Завтрак уже подходил к концу, когда к столику подошел Глазунов и жестом приказал Виктору идти за собой. На крыльце штаба их встретил дежурный и проводил в кабинет, на двери которого висела табличка с короткой фамилией Босс. Хозяин кабинета действительно оказался под стать ей. Приземистый и полноватый, с крупным лицом, заканчивающимся квадратной боксерской челюстью, он напоминал чем-то носорога, готового нанести удар. Маленькие, утонувшие под мощным надбровьем глазки злыми буравчиками долго сверлили Виктора, затем он махнул рукой, и Глазунов моментально исчез за дверью.

Несмотря на кажущуюся примитивность, Босс оказался достойным противником. Прежде всего Виктора поразило то, что говорил он на хорошем русском языке, практически без акцента. За его, казалось, непробиваемым даже пулей лбом на самом деле скрывался острый и цепкий ум. Коварные вопросы оберштурмфюрера не один раз заставляли сжиматься сердце контрразведчика, и ему с большим трудом удавалось уходить от ловушек, умело расставляемых эсэсовцем. Словесная пытка продолжалась весь день, а после обеда к ним опять присоединился Глазунов. К вечеру от невероятного напряжения лица фашистов слились для Виктора в одно большое лицо, стреляющее вопросами, а строчки анкеты, которую он заполнял, превратились в сплошную черную линию.

В общежитие он вернулся перед самым ужином, совершенно опустошенный и выжатый как лимон, но и здесь ему не было покоя. В замкнутом пространстве маленькой комнатушки он чувствовал себя как муха, попавшая в тенета, свитые Дуайтом-Юрьевым. В отличие от грубоватых провокаторов, которых когда-то Гофмайер подсаживал к нему в камеру, Николай действовал намного изобретательней. Он исподволь прощупывал Виктора на первый взгляд ничего не значащими вопросами. Резко меняя тему разговора, он начинал вспоминать далекое детство в Петрограде, пытаясь поймать его на мелочах. С наступлением ночи Виктор, хоть ненадолго, обретал покой, но утром все снова повторялось.

Самым трудным в этой бесконечной череде допросов оказался четвертый день. Сначала — перекрестные вопросы Глазунова и Босса, повторяемые десятки раз, и так до самого обеда. Потом за него взялся то ли гипнотизер, то ли психолог. Вертлявый, как обезьянка, доктор Шмидт сверлил его своими жгуче-черными сатанинскими глазами, выпытывая подробности о том, как ему удалось уйти из устроенной НКВД на ленинградской квартире агента Гофмайера засады и как он оказался за тысячу километров, под Курском, в банде дезертиров.

Изощренный допрос закончился лишь перед самым ужином, но Виктор не пошел в столовую, он сразу же отправился в общежитие и без сил рухнул на кровать. Николай на этот раз, похоже, искренне сочувствовал ему. Он принес из столовой колбасу и хлеб, достал из шкафа бутыль с самогоном и разлил мутноватую жидкость по стаканам. Они выпили по одному, потом по второму стакану, но на этом не остановились, и к ночи на дне бутыли осталась лежать одна только перчинка. Виктор с трудом доплелся до кровати и тут же провалился в темную бездну тяжелого сна.

Так продолжалось еще десять дней.

На пятнадцатое утро в штаб его больше не вызывали. Дуайт тоже пропал, и весь день Виктор был предоставлен самому себе. Недолго погоняв шары в бильярдной, он все оставшееся до обеда время провел в беседке среди зарослей цветущей сирени, наслаждаясь покоем. После обеда он возвратился в комнату, прилег на постель и не заметил, как заснул.

Разбудил его Николай. Радостно потрясая листком бумаги, он воскликнул:

— Все, Витек, карантин закончился, ты чистый! Курмис подписал увольнительную в город.

— Какую? Зачем? — еще не проснувшись как следует, недоумевал тот.