Загадка Катилины

— Ты всегда играешь в какие-то игры.

— А ты всегда уклоняешься. Ты боишься неизвестного? А нужно ли всегда знать будущее? Тогда пожалуйста — становись Цицероном!

Тень скрывала выражение его глаз, но уголки рта заметно дрожали.

— Ты знаешь, о чем я подумал? Тебе, наверное, страшно становиться Каталиной.

Он взял полотенце, расстелил его на земле и лег на него, лицом вверх, смотря на луну.

— Ложись рядом, Гордиан.

Я замялся.

— Ну давай, ложись. Посмотрим вместе на луну. Ты ведь назвал свою дочь Дианой, как богиню луны? Посмотри же на ее лицо.

Я лег рядом с ним.

— Диана — это сокращенно от Горднана, ты ведь знаешь, — объяснил я.

Все равно, намек есть. Некоторые считают неблагочестивым называть детей именами богов. Но ей подходит, мне кажется. Диана — покровительница плебеев, воодушевившая сабинянок на восстание. Богиня плодородия, рождения. Защищает тех, кто живет в горах или лесах, ей нравится все дикое. Своим светом она окутывает все в этом мире. Полежим здесь немного, почтим ее.

Мы лежали в молчании. Если не считать выкриков совы и редкого шуршания листьев, вокруг нас царила такая тишина, что я мог слышать, как бьется мое сердце. Потом Катилина промолвил:

— Могу я быть с тобой откровенным?

Я улыбнулся.

— Мне кажется, не в моей власти сдерживать тебя.

— У нас одинаковые вкусы, что касается женщин. Твоя жена Вифания — очень хороша, она напоминает мою Аврелию. Их красота немного похожа, как и их высокомерие, загадочность. Но мне кажется, мы не разделяем вкуса к юношам.

— Очевидно, нет.

— Я не могу представить, как может найтись человек, который бы не назвал Тонгилия красивым, даже Цицерон. Зеленые глаза, волосы, свешивающиеся со лба…

— Да, Тонгилий красив, — признал я.

— И ты не испытываешь никакого желания?

— Даже если бы испытывал, то это было бы бесчестно, ведь ты — мой гость, а Тонгилий — твой товарищ.

— Не играй словами, Гордиан. Мой вопрос вот какой — почему, признавая красоту, ты не охотишься за ней? Почему ты сдерживаешься?

Я рассмеялся.

— Во-первых, Катилина, как многие люди, обуреваемые страстями, ты, кажется, не можешь понять, как другие не испытывают таких же желаний.

— Неужели ты себя недооцениваешь, Гордиан? А вот Тонгилий сказал, что ты довольно привлекателен.

Я вдруг неожиданно испытал чувство гордости.

— Ты шутишь, Катилина. Тонгилий бы никогда такого тебе не сказал. Да и как вы могли об этом заговорить?

— Для меня подобные разговоры вполне естественны. О чем, кроме политики, еще говорить, как не о привлекательности других людей?

— Катилина, ты неисправим.

— Нет, скорее, слишком жаден и ненасытен, но исправим. Ты бы лучше последовал моему примеру в этом случае, как и во всех остальных.

— В каком случае?

— Не стоит бессмысленно сдерживаться, если тебя привлекают молодые и красивые юноши.

— Катилина, ты хочешь развратить меня? Я не стою твоих попыток.

— Ерунда, дело стоит того.

— Ты думаешь, что я польщен?

— Нет, благодарен и внимателен.

Я рассмеялся, удивленный, что меня увлекла эта шуточная борьба. Тут и луна влияла, конечно же, и теплый ночной воздух. И моя нагота, и мотыльки, витающие над нами, и очарование Катилины, которое только усиливалось, когда он говорил о том, чего не случится никогда.

— Знаешь, Гордиан, о чем я думаю? Мне кажется, мы во многом придерживаемся противоположных взглядов, а следовательно, дополняем друг друга. Целий говорит, что ты умеешь выуживать правду из уст других людей, что у тебя даже имя сложилось из-за этого умения; людям кажется естественным высказывать все, что скопилось у них на душе. У меня тоже дар, только в другом. Я вижу те уголки в сердцах, куда сами люди ни за что бы не осмелились взглянуть, и я им говорю, что там находится. Знаешь, что я разглядел там у тебя? Касательно этого вопроса?

— Что он забавляет тебя больше, нежели меня?

— Мне так не кажется. Я вижу в тебе чрезвычайно нравственного человека, стоящего гораздо выше мира, в котором он живет. Мы знаем, как Рим относится к вопросу любви: власть — все, она важнее любых удовольствий. И в самом деле, любовь — нечто чуждое настоящему римлянину. Это что-то восточное, упадническое, пороки египтян и греков. Мужчины обладают властью, женщины — нет.

— Кажется, речь зашла совсем о другом.