Загадка Катилины

Тонгилий надул губы, затем кивнул и исчез. Метон последовал за ним, но лишь после того, как многозначительно посмотрел мне в глаза и помялся, словно ожидая нашего приглашения. Почему в любом моем действии он находит вызов для себя?

— Итак, Гордиан, в чем дело?

— С тех пор, как Марк Целий убедил меня принять тебя в моем поместье, у нас стали твориться странные веши. Сначала я нашел в конюшне безголовое тело… — Я остановился и посмотрел в его глаза. Он внимательно слушал меня. — Потом тело в колодце…

— Да, ты говорил мне. Тот самый бедный пастух, что показал нам этот путь.

— Как ты его называешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Кто для тебя бедный Форфекс? Шпион, сообщник, жертва? Почему он умер? Почему ему отрезали голову перед тем, как бросить в колодец?

Катилина посмотрел на меня серьезно.

— Ты несправедлив ко мне, Гордиан, если задаешь такие вопросы. Я и понятия не имею, о чем идет речь.

Я перевел дыхание.

— Ты, случаем, тайно не сообщаешься с Гнеем Клавдием?

— Твоим неприятным соседом? Я видел его только один раз в жизни, да и то вместе с тобой. После этого я поговорил о шахте с Крассом. Я посоветовал ему осмотреть ее, но, как я уже говорил, он не хочет иметь дело с Клавдием. Вот я и не возвращался к нему.

— Но теперь ты находишься в его владениях.

— Но ему об этом неизвестно. Мы здесь и не останемся; нас могут обнаружить пастухи и поднять тревогу. Я с первого раза понял, что шахта — идеальное место для укрытия, особенно если Красс ее купит. Конечно же, я исходил из того, что Красс мне верен. — Его глаза горько блеснули. — Но и без него это место мне пригодилось, не так ли? А что до тех происшествий в твоем поместье, то какое они имеют ко мне отношение?

— Они появлялись в те моменты, когда, по словам Целия, ты торопил меня с принятием решения.

— Торопил? Разве ты никогда не хотел видеть меня у себя?

Я покачал головой, не желая ничего объяснять. Разве можно дать ему понять, что меня принудил к этому Цицерон?

— Гордиан, я никогда не приказывал Целию убеждать тебя. Он мне говорил, что ты просто будешь рад моему присутствию.

— Но твоя загадка в Сенате о безглавых массах и сенаторах без тела. Странное совпадение…

— Гордиан, неужели ты говоришь, что принимал меня все это время только под давлением Целия? Да, таков он, твой злодей. Вот почему вчера к тебе прискакали приспешники Цицерона — вероятно, Целий им обо всем рассказал. Он, должно быть, все это время оставался преданным Цицерону. О, Юпитер, подумать только, какие тайны я ему доверял! — Он склонил голову с болезненным взглядом. — Гордиан, так ты вовсе не испытывал никакого сочувствия к моему делу? Ты просто поддался уговорам Целия, когда пустил меня в дом?

Я мог сказать «да» и солгать, поскольку правда уже не сводилась к таким простым высказываниям.

— Ну, ладно, — сказал он. — Главное то, что ты не предал меня вчера ночью, когда для этого были все возможности. Если, конечно… — он тревожно посмотрел вниз, — если, конечно, там их с Тонгилием не поджидает засада!

Он взялся за рукоятку меча. Меня охватила тревога. Он повернулся ко мне с глазами убийцы, и вот тогда я по-настоящему понял всю глубину его отчаяния. Луций Сергий Катилина был патрицием, он родился привилегированным. Верил в то, что так определили боги, верил, что ничто не может поколебать его положения, верил в почтительность со стороны остальных, верил в силу своего очарования. Теперь все это исчезло; все люди и боги постепенно предали его.

Я взял его за руку, с силой сжав ее, чтобы удержать его меч в ножнах.

— Нет, Катилина, с твоими людьми все в порядке. Я не предал тебя. Подумай — ведь с ними Метон. Не стал бы я рисковать своим сыном.

Он постепенно расслабился. Губы вытянулись в болезненную улыбку.

— Видишь, что творится со мной? — Он смотрел на тропу, словно все еще видел своих людей, спускавшихся по ней. — Но ведь они ждут меня, я их предводитель. Давай поспешим!

Как я и боялся, путь вниз оказался намного труднее подъема. Дождь превратил дорожку в грязное месиво, вперемешку с ветками и камнями. Мы спотыкались и хватали друг друга за руки, стараясь совместными усилиями сохранить равновесие. Мы спускались скорее не шагая, а скользя. Я ушиб локоть и ободрал колени; я уже столько раз падал на задницу, что даже перестал обращать на это внимание. Неподалеку мы слыхали голоса людей, шутивших и предупреждавших друг друга об опасности. Мне и самому вдруг стало смешно, но смеяться у меня уже не хватало сил.

Наконец мы подошли к каменистой площадке, где нас ожидали лошади. Они выглядели очень несчастными после дождливой ночи, но заржали при виде Каталины, словно им не терпелось двинуться в путь. Мы же все были покрыты грязью с головы до ног, особенно я.

— Я уже разведал дорогу, — сказал Тонгилий. — Впереди никого нет.

Мы по одному друг за другом вывели своих лошадей из-за огромного камня и дуба. Я дал им свою лошадь вместо потерянной. Мы с Метоном можем доскакать до дома и на одной.