Загадка Катилины

— Он и сомневался, по-своему. У него случился приступ подагры перед битвой, и командовать он назначил одного из своих офицеров. Во время сражения он оставался в палатке и даже дверь завязал. Никто не упрекнет его в том, что он не преследовал Катилину, как того хотел Сенат. Но никто и не скажет, что он убил его собственными руками. Скоро он оправится от болезни и будет с удовольствием управлять Македонией, как предназначил ему Цицерон, и римский Форум избавится хотя бы от одного лицемера.

Я покачал головой и закрыл глаза от световых разводов.

— Моя голова как перезрелая тыква.

— И внешне похожа, — улыбнулся Руф. — У тебя шишка на лбу величиной с орех.

Возле входа послышался шум. Я слишком быстро обернулся и снова упал на пол, застонав. Мне было не так уж и больно, просто я застонал от неожиданности, но Метон быстро подбежал ко мне, обнял меня и сквозь сжатые зубы спросил Руфа:

— Если он…

— Твой отец в порядке, только голова немного болит.

Я открыл глаза, но слезы застили мне глаза, и я едва мог различать очертания Метона. Слезы, казалось, уносили с собой часть боли, что было хорошо, так как их скопилось у меня неимоверное количество. Но слезы не могли придать прежний вид Метону. Руф правильно сказал, что раны его были незначительны: он ходил, руки и ноги были целы. Только вот меч врага отсек ему кусочек уха и оставил на левой щеке шрам, который останется у него на всю жизнь.

Метону не следовало говорить, так как рана не совсем зажила. Руф обвязал его голову и челюсть платком, который одновременно и сжимал его рот, и закрывал рану. Когда я увидал его в первый раз, он ненадолго снял повязку, чтобы поесть и попить.

Я тоже не мог говорить от биения в голове. И, возможно, это к лучшему, ведь слова только бы искажали наши чувства, когда мы сидели и держались за руки.

Позже я поведал ему о трупе, который обнаружила Диана незадолго до моего отъезда, и о Минотавре, который мне приснился, и о том, какая догадка пришла мне в том сне. Теперь я знал, кто подбрасывал трупы, зачем и с чьей помощью. Сначала Метон поразился и не хотел верить, но когда я привел ему доказательства, какие пришли мне в голову, он вынужден был согласиться.

Я захотел домой. Теперь, когда волнения по поводу Метона были позади, я забеспокоился о Вифании и Диане, которых оставил на милость Минотавра. Приехал ли Экон? Даже если и приехал и привез при этом Билбона и дюжину других рабов, то он мог и не защитить их, поскольку не знал, кого нужно опасаться. Но когда я попытался встать и одеться, то немедленно упав в постель. И я уж точно бы не вынес галопа.

Руф дал мне успокоительных снадобий, которые облегчили бы боль и помогли бы мне заснуть. Я отказывался, говоря, что в лагере много тяжело раненных людей, которым эти снадобья бы пригодились, по крайней мере, облегчили бы им смерть. Но он все-таки подмешал мне в вино маковых семян, потому что я быстро заснул, несмотря на боль и волнения. На этот раз мне ничего не снилось, ни Минотавр, ни другие чудовища.

Посреди ночи я проснулся. Светила лампа, и тихо переговаривались два голоса.

— Но орел, спустившийся тогда, на Авгуракуле, и орел Катилины… — говорил Метон сквозь сомкнутые от повязки губы.

— Да, я согласен, — сказал Руф. — Таковы были знаки, и ты их прочитал. Боги повелели, чтобы ты был с Каталиной.

— Но мне следовало оставаться с папой! Из-за меня он покинул Вифанию с Дианой в то время, когда они более всего нуждались в его защите. Если в поместье произошло нечто ужасное…

— Не порицай себя, Метон. Нами правят высшие силы. Они как ветер — их ничем не удержишь, они скорее нас приведут в движение. Подчиниться высшим силам — это не ошибка.

— Но если такова моя судьба, то я должен был погибнуть вместе с Каталиной! Я не боялся, я был готов к этому. Но когда я увидел, что папа упал, я бросился к нему на помощь. А когда увидел, что он еще жив, то не смог оставить его там. Я покинул поле битвы и отнес его в безопасное место, надеясь вернуться, но силы покинули меня, и я потерял сознание. Мне бы следовало от стыда броситься на собственный меч.

— Нет, Метон. Ты ведь мне сказал, что перед тем, как помочь отцу, ты увидел, как штандарт с орлом шатается и падает.

— Да, стрела поразила Тонгилия прямо в глаз. Штандарт упал, и некому было поднять его.

— Понимаешь? Когда орел появился на Авгуракуле, то это послужило сигналом к началу твоей взрослой жизни. Когда ты увидел орла Катилины, то понял, что это судьба. Но когда орел упал, чтобы никогда не подняться, ты освободился от обещания. Ты совершил то, что от тебя хотели боги. Они больше уже не могли помочь Каталине, а уж ты тем более. Ты поступил правильно, поспешив на помощь своему отцу.

— Ты и вправду так считаешь, Руф?

— Да.

— И я не трус и не глупец?

— Следовать мечте — это не трусость; забыть о ней, когда это нужно, — вовсе не глупость. Трус не смог бы пронести раненого человека на плечах через поле битвы, а спасти своего отца — это не глупость. Ах, твой отец шевелится. Гордиан? Нет, он спит еще. Смотри, улыбается; должно быть, боль отпустила его. У него приятные сны.