Загадка Катилины

Возможно, он также не доверял мне, как и я ему, но у кого больше поводов быть подозрительным? Я бы мог напрямую спросить его, что ему известно о безглавом теле у меня в конюшне, но если это его рук дело, он едва бы признался, а если ему ничего не известно, то он мог бы много всего наговорить, и я все равно не поверил бы ему. Мне показалось, что можно запутать его словами и поймать его таким образом в силки.

— Твоя сегодняшняя загадка была слишком легкой. Но мне все не дает покоя та, которую загадал Марк Целий месяц тому назад. Он сказал, что ее придумал ты, так что ты должен знать и ответ.

— И что это за загадка?

— Он задал ее таким образом: «Я вижу два тела. Одно худое и изможденное, но с большой головой. Другое тело, сильное и крепкое, но вовсе без головы!»

Катилина не сразу ответил. Судя по теням вокруг его бровей и губ, он нахмурился.

— И эту загадку тебе сказал Целий?

— Да. И я до сих пор ломаю над ней голову, — сказал я правду.

— Странно, что Целий повторил ее тебе.

— Почему? Разве загадки — это такая уж тайна?

Мне в голову пришли мысли о тайных встречах, паролях, секретных посланиях, клятвах, скрепляемых кровью.

— Да нет. Но всякой загадке свое место и время, а для этой время еще не настало. Странно… — Он поднялся со своего ложа. — Я устал, Гордиан. Сказывается поездка, да и съел я чересчур много — уж слишком вкусно готовит Конгрион.

Я и сам поднялся, чтобы показать ему дорогу, но он уже выходил со двора.

— Будить меня не надо, — бросил он через плечо, — Я встаю рано, даже раньше рабов.

Как только он удалился, лампа зашипела и окончательно погасла. Я лег, вытянул ноги и задумался. Почему же Катилина не ответил на собственную загадку?

Позже ночью я проснулся в кровати рядом с Вифанией. Мне необходимо было выйти.

Я поднялся, но не потрудился надеть плащ, ночь была очень теплой.

Я вышел в коридор и направился в уборную. Луций Клавдий никогда особенно не заботился о роскоши, но он позаботился провести водопровод, как и в городском доме, и сделал внутреннюю уборную. Через окошечко я выглянул на двор, заметил в темноте неопределенные очертания на одном из лож и остановился как вкопанный.

Это было тело. В этом-то я уверен, хотя в темноте его очень плохо видно. Я со страхом смотрел на неподвижные формы и чувствовал, что начинаю дрожать. А также досаду — от того, что мне приходится испытывать такой страх в собственном доме.

Но вот тело зашевелилось. Человек был жив.

Он повернул голову, и в потемках я разглядел профиль Каталины, тихо лежавшего на подушках, скрестив руки на груди. Я бы решил, что он спит, если бы его глаза не были открыты. Казалось, он был глубоко погружен в мысли.

Я еще довольно долго наблюдал за ним, а потом продолжил свой путь. Вошел в уборную и как можно тише отправил свои надобности. По дороге обратно я остановился, чтобы еще раз взглянуть на своего гостя. Он не пошевелился.

Неожиданно Катилина вскочил. Я подумал, что он услышал меня, но это явно было не так. Он ходил вокруг прудика, скрестив руки и склонив голову. Потом снова лег, одной рукой закрыв лицо, а другую свесив на пол. Поза эта выражала усталость или глубокое отчаяние, но из уст его не вырвалось ни вздоха, ни причитания. Он просто дышал, как всякий бодрствующий человек. Катилина размышлял.

Я вернулся к себе в комнату и прижался к Вифании, которая пошевелилась, но не проснулась. Я испугался, что и мне придется ходить по комнате и размышлять, подобно Каталине, но Морфей быстро овладел мною и увел меня в царство сонного забытья.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На следующее утро я ожидал, что, вопреки своим заявлениям, Катилина будет еще в постели, но когда я заглянул в комнату, которую он разделял с Тонгилием, то увидел только две аккуратно заправленные кровати. Когда же он спал — и спал ли вообще?

Возможно, подумал я не без надежды, Катилина почувствовал такое беспокойство, что решил уехать немедленно. Но один из рабов на кухне сказал мне, что они с Тонгилием рано позавтракали хлебом с финиками, взяли лошадей и сказали, что вернутся после полудня.

Хорошо, подумал я, чем меньше мне приходится развлекать его, тем больше времени остается для повседневных работ в поместье. По крайней мере, он, как патриций, соблюдает некоторые правила поведения, понимая, что находится в гостях и не должен причинять беспокойства.