Подобный образ есть в ессейской Книге Гимнов[148]
. Автор гимнов сравнивает общину с деревом: «У пышной его листвы будут пастись все лесные звери… его ветви — для всякой птицы. Но вознесутся над ним все деревья при водах». «Деревья при водах» — это символ нечестивого мира. Само дерево жизни скрыто: «незамеченной и неузнанной пребывает печать его тайны». Сам Бог укрыл Свою тайну, так что посторонний «смотрит, йе узнавая, и размышляет, не веря в источник жизни». Это напоминает слова Иисуса: Вам дано знать тайны Царства Небесного, а им не дано (Мф 13:11–15). Гораздо важнее, однако, сходство между притчей о горчичном семечке и ессейским символом общины. Для Иисуса Царство Небесное не только господство Бога в последние времена, которое уже сейчас начинает проникать в мир, но также отвечающее божественной воле движение, которое распространяется среди людей на земле. Оно не только (как обычно в иудаизме) царственная власть Бога, но также и Его империя: территория, которая разрастается и охватывает все больше и больше людей, куда можно прийти и получить там свое наследство, на которой существуют большие и малые. Поэтому Иисус призывает Двенадцать, чтобы они стали ловцами людей[149], сами исцеляли людей и возвещали им: Царство Небесное уже близко (Мф 10:5-16). Он требовал от своих приверженцев оставить все и следовать за ним. Мы не утверждаем, что Иисус хотел основать Церковь или хотя бы общину. Но создать сообщество последователей он, определенно, хотел.Для тех, кто слышал Весть о Царстве и откликался на нее, сбывалось то, ради чего Иисус считал себя посланным. В этом Царстве станет зримой безусловная любовь Бога ко всем и границы между праведниками и грешниками будут стерты. Престиж среди людей превратится в ничто. Последние станут первыми, а первые — последними. Бедные и голодные, кроткие, плачущие и гонимые обретут Царство Небесное. Однако в Иисусовом евангелии Царства решающим было не изменение всех социальных рангов на противоположные: переворот Иисуса состоял в упразднении всех традиционных моральных ценностей. Его обещания относятся прежде всего к грешникам: Истинно говорю вам: скорее откупщики и проститутки войдут в Царство Божье, чем вы (Мф 21:31–32). Проповедь Иисуса находит отклик среди отверженных, среди тех, кого общество презирало. Так было, по его словам, и с Иоанном Крестителем: откупщики и проститутки поверили ему.
Евангелие Царства определяло, должно быть, и неэсхатологическое моральное учение Иисуса[150]
. Так как Сатана и его духи с приходом этого Царства будут лишены власти, а существующий мировой порядок будет разрушен, то и относиться к таковому следует с известным безразличием и уж, во всяком случае, его не нужно укреплять, оказывая ему сопротивление. Поэтому-то и не следует отвечать злом на зло, необходимо любить врагов и не объявлять войну Римской империи. Ведь со дней Иоанна — с прорывом Царства Божьего — на все это можно смотреть как на нечто мимолетное, преходящее.Сын
Иисус появляется в евангелиях как чудотворец. Из раввинистической литературы мы знаем о четырех таких чудотворцах, действовавших еще до разрушения второго Храма. Два из них[151]
были галилеянами. Случайно сохранилось предание о крайней бедности именно этих двоих. Один из них — абба Хилкия — был батраком[152]. Когда к нему были посланы однажды два книжника[153], чтобы просить его помолиться о дожде, он держал себя с ними прямо-таки странно. Вероятно, отчасти это объясняется непростыми взаимоотношениями между чудотворцем и книжниками. Второй галилеянин, рабби Ханина бар Доса, принадлежал к следующему за Иисусом поколению и был знаменит чудесными исцелениями. О нем небесный голос сказал: «Весь мир Я насыщаю ради Моего сына Ханины, а Мой сын Ханина довольствуется несколькими горстями рожков от субботы до субботы»[154].Небесный голос называет рабби Ханину сыном не случайно: чудотворец ближе к Богу, чем кто бы то ни было. Когда Ханина вылечил с помощью молитвы сына рабби Иоханана бен Заккая[155]
, жена книжника спросила: «Разве Ханина больше, чем ты?» Иоханан ответил: «Нет, но он как слуга перед царем, а я — как князь перед царем».