Загадка Кирова. Убийство, развязавшее сталинский террор

Кирилина указывает на множество противоречий в делах[622]. Например, при аресте у Николаева был обнаружен детальный поминутный план убийства Кирова. Однако в то же самое время утверждалось, что вся работа, проделанная контрреволюционной террористической группой, была организована в условиях строгой конспирации. Но каким образом можно было найти в кармане убийцы план преступления, если «вся работа подпольной контрреволюционной террористической группы протекала в условиях строгой конспирации»? Также возникает вопрос, как совместить этот детальный план с заметками Николаева, в которых описано не менее пяти возможных мест совершения убийства[623]. К тому же в этом «плане» нет никаких упоминаний о предполагаемом существовании двух террористических групп: во главе с Шатским, которая планировала убить Кирова около места его проживания, и группы Котолынова, замышлявшей его убийство в Смольном.

Как мы уже видели, по обвинительному заключению заговором руководил центр из восьми человек (эта цифра повторяется и в приговоре). Но в протоколах допроса приводятся другие цифры и другие имена. На допросах Николаев практически никогда не упоминался как участник «Ленинградского центра», однако по настоянию Сталина был включен в его состав. Более того, деятельность такого центра никогда не упоминалась. Обвинительное заключение основывалось исключительно на показаниях тех подсудимых, которые утверждали, что такой центр существует, и называли имена его предполагаемых членов. Никто больше никогда не упоминал, что этот центр вообще ведет какую-либо деятельность.

В 1960-х и в конце 1980-х гг. комиссии, изучавшие убийство Кирова, расследовали и политическое прошлое людей, проходивших по делу Николаева, а также доказательства существования контрреволюционного «центра». Как нам известно, тринадцать человек (помимо прочих) были арестованы на основании списка бывших зиновьевцев, составленного во время расследования так называемого дела «свояков»[624]. Тем не менее, несмотря на организованную ОГПУ слежку, оказалось невозможным уличить эти тринадцать человек (или других бывших зиновьевцев) в какой-либо контрреволюционной или вражеской деятельности. По словам П. И. Малинина, одного из следователей по делу «группы Румянцева» в 1933 г., слежка за группой осуществлялась не потому, что Румянцев или члены группы вели тайную антисоветскую работу, а оттого, что многие из них продолжали поддерживать личные связи. Понятно, что выявление антисоветской деятельности или планов террористических актов против руководства партии или советского государства привело бы к немедленному аресту группы[625]. Другой бывший сотрудник НКВД Н. И. Макаров рассказывал, что к арестованным применялись «провокационные методы допросов», а также «моральное и физическое воздействия» с тем, чтобы принудить их подписать протоколы допросов[626].

Записи в дневнике Николаева доставили «следствию» много хлопот. Как уже сказано в гл. 4, эти записи свидетельствуют о том, что мотивы убийства носили чисто личный характер. Однако следователи придали этим записям другое значение: Николаев якобы вел свой дневник для того, чтобы ввести следствие в заблуждение. По их мнению, дневник является изощренной уловкой, направленной на то, чтобы отвести подозрения от зиновьевцев, планировавших в политических целях теракты[627]. В то же время Николаев утверждал, что, возможно, существует и другая группа зиновьевцев, которая может попытаться убить Сталина в Москве[628]. По признанию Николаева убийство Кирова могло бы послужить сигналом для начала восстания против партии и советского правительства.

Абсурдность этих утверждений очевидна. В том случае, если Николаев и зиновьевцы, которые якобы участвовали в заговоре, планировали убийство Кирова как политический акт, направленный против режима, за которым должны были последовать убийства Сталина и других, то почему Николаев после ареста утверждал, что данное убийство не носило политического характера[629]? Почему Николаев и его предполагаемые сообщники, которые намеревались своими действиями послать обществу политический сигнал, занимались фабрикацией таких дневниковых записей, которые в случае его ареста (Николаев, кстати, допускал такую возможность) подтвердили бы, что это убийство не носило политического характера? Смысл подобных террористических актов состоит в том, чтобы донести до общества определенное политическое послание; именно так и происходило во многих подобных случаях, когда удавалось схватить убийц (по крайней мере по российским традициям терроризма). Более того, почему же Николаев писал в своем дневнике, что убийство — это индивидуальный акт, вслед за которым он ожидает, что произойдет целая серия убийств других важных политических фигур, которая продемонстрирует наличие политического заговора?

Помимо изложенного в данной работе мы располагаем свидетельствами главного «следователя» Г. С. Люшкова о методах фабрикации данного дела: