Загадка Красной вдовы

– Так как мы оба знаем, что вы будете вести дела честно и порядочно, мы можем оставить все как есть. Я не возражаю.

– Хорошо. Тысячу раз благодарю, – ответил ничуть не встревоженный Равель и весело вернул поклон. – Сегодня я выпил слишком много виски с содовой для того, чтобы мои импровизированные признания были удачными. У меня всю ночь не выходит из головы тот парень, который так ужасно окончил свои дни. Однако я рад, что на его месте оказался не я. Скажите, вы что-нибудь обнаружили? Полицейские все от нас скрывают. А мне интересно.

– Ага. Вашего предка тоже интересовали подобные вещи, – кивнул Г. М. – Вы, случаем, не знаете, нет ли среди тамошней мебели восемнадцатого века чего-нибудь, сделанного Мартином Лонгвалем?

Равель вскинул брови:

– Уверяю вас, сэр, мои сведения о семье Лонгваль не простираются так глубоко в прошлое. Я не знаю иного Мартина Лонгваля, кроме моего двоюродного дедушки.

– В таком случае, – медленно сказал Г. М., – если вы ничего не знаете о мебели, то, может, вам что-нибудь известно о замазке? Гай, например, кое-что знает.

Повисла мертвая тишина. Г. М. так долго удерживал при себе свой козырь, что Терлейн почти забыл о нем, забыл о том, что сказал Гай в гостиной мисс Изабеллы. Упоминание о замазке произвело эффект разорвавшейся бомбы, но человек, которого оно должно было касаться больше всех, остался невозмутимым. Гай спокойно оглянулся по сторонам; подождав немного, он поднял руки и несколько раз хлопнул в ладоши. Зато Равель, который как раз прикуривал, обжег пальцы спичкой. Витиевато выругавшись, он повернулся к камину и бросил сигарету в огонь. Никто не успел заметить выражения его лица. Когда он повернулся, на его лице снова была застывшая улыбка, словно закрепленная толстым слоем штукатурки. На висках вздулись вены.

– Замазка? – повторил он. – Простите меня, сэр, но что такое «замазка»? Я не понимаю. – Он прокашлялся. – Мне очень трудно запомнить некоторые английские слова. Я не знаю, что такое замазка.

– Судя по всему, друг мой, – учтиво сказал Гай, – вы все же знаете больше, чем сэр Генри. Как мне нравятся ваши выстрелы наугад, сэр Генри! До того нравятся, что я буду с вами полностью честен, когда начну рассказывать о «вдовьей комнате». Я не собирался открывать всего, но вы заслужили награду. Вы сможете отгадать причину тех смертей – если окажетесь достаточно сообразительны. Я предоставлю вам такую возможность. – Морщины на его лице собрались в улыбку. Он подошел к буфету. – Стаканчик портвейна для голоса. Где же портвейн? Алан держит его в одном из этих отделений…

Гай понимал, что все смотрят на него. В его голосе чувствовалась какая-то неестественность, заставляющая Терлейна неотрывно наблюдать за тем, что он делает. У Гая был вид ярмарочного шарлатана-фокусника. Он наклонился к нижним дверкам буфета – их было две – и, не прекращая говорить, повернул ключ на той, что справа.

– Вам всем нужно попробовать портвейн урожая 1898 года. Интересно, почему буфетные дверцы всегда заедают? Ведь в теплой комнате они не должны коробиться – не то что человеческие мозги. Так, сейчас…

Дверца жалобно заскрипела и открылась. Гай отступил назад, чтобы не загораживать свет, падающий на буфет от настольной лампы. И Терлейн, выглядывающий из-за плеча сэра Джорджа, увидел лицо.

Лицо с широко открытыми глазами смотрело на него из буфета. Гай засмеялся, и в ту же секунду Терлейн с облегчением, граничащим с гневом, понял, что к чему.

– Наверное, с другой стороны… Простите, господа! Надеюсь, никто не испугался? У Алана странное чувство юмора – иногда он ведет себя как ребенок. Он находит удовольствие в том, чтобы с помощью этой куклы рассказывать друзьям сомнительные анекдоты… Я, может быть, забыл вам сказать, что мой брат – весьма искусный для любителя чревовещатель?

Он стал открывать другую дверь.

Глава 9 ЛЕГЕНДА

– История «вдовьей комнаты», – стал рассказывать Гай, – начинается в городе Париже в 1792 году, в апреле. Начинается она с Ужаса, и конец ее еще не наступил.

Он сидел за столом, в маленьком круге света, и настольная лампа подсвечивала его стакан красным. Возле стакана лежал медальон. Он взял его, повернул той стороной, на которой был изображен мужчина, и показал четверым слушателям, сидевшим напротив. На мгновение лицо Гая показалось таким же безумным, как лицо мужчины на миниатюре.

– Чарльз Бриксгем был единственным сыном основателя нашей династии. В тот год ему исполнилось двадцать; он только что завершил год учебы в Париже, из его писем домой (в стиле Руссо, только с еще большим количеством цветистых оборотов) становится понятно, что его идолом была Французская революция. «Мы усердно трудились три года, – писал он в апреле, – конец еще далеко, но, благодарение Господу, мы достигли целей, пролив меньше крови, чем гражданские суды Англии проливают за полгода. Наше новое жирондистское правительство по-отечески твердо. В нем есть, са va sans dire,[3] люди крайних убеждений, из трижды проклятого политического клуба якобинцев, но месье Ролан знает, как с ними управляться».