Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

С реками в источниках о Куликовской битве есть головоломная обойденная молчанием в классическом сценарии путаница. С одной стороны, Мамай договаривается о встрече с союзниками на Оке в конце августа, с другой — ждет Ягайла на Дону в сентябре, но в итоге не встречается ни с Олегом, ни с Ягайлом ни на Оке, ни на Дону. Непрерывно путаются Москва-река, Ока и Дон в плачах жен и вдов московских воевод в «Задонщине». Наконец, река, на берегах которой произошла сеча, в какой-то летописи, причем из самых подробных, называется не Непрядвой, а вроде бы Направдой. Похоже, что в самых ранних дошедших до нас летописных материалах она и вовсе зовется Непрой, то есть Днепром. Ко всему этому добавляется поразительное совпадение: в непосредственной близости к полям обеих битв, Куликовской и Вожской, протекают реки с одинаковым названием Меча. Не лучше ситуация и с городами. На Дону нет помянутых в «Задонщине» городов Чурова и Михайлова, между которыми, согласно «Задонщине», появился Мамай, зато города Щуров и Михайлов имелись на Рязанщине, причем первый из них стоял непосредственно на Оке напротив Коломны, а место Вожской битвы находится как раз посередке между ними.

Перечни погибших в. широко известной Куликовской битве сильно разнятся в разных источниках. Весьма вероятно, что они формировались намного позже по мере внесения в них имен родоначальников, действительных или чаще мифических, фамилий «новых московских», вылезших «из грязи в князи» и спешно стряпавших свои якобы древние родословия. Поскольку про битву на Воже летописи быстро забыли, в летописное сообщение о ней фиктивные имена якобы погибших никто не добавлял. В результате в нем осталось только два имени, причем один из двух, помянутых как павшие на Воже — Дмитрий Монастырев, — умудрился повторно погибнуть на Куликовом поле.

В известных источниках о Куликовской битве со временем трансформируется роль рязанцев и их великого князя Олега. В более ранней «Задонщине» Олег Рязанский предупреждает Дмитрия Московского о нашествии Мамая, а в число потерь на поле боя включены семьдесят рязанских бояр. То есть рязанцы явно на стороне Москвы и вносят самый весомый вклад в победу. В более поздней Летописной повести и особенно в «Сказании о Мамаевом побоище» Олег Рязанский становится союзником Мамая и, тем самым, врагом московского князя, но в большинстве списков «Сказания» тем не менее сохраняется эпизод с Олеговым предупреждением Дмитрию о нашествии Мамая. Такая трансформация роли Олега и рязанцев вкупе с их необъяснимым поведением во время событий на Куликовом поле вполне объясняется, если принять, что речь изначально шла о битве на Воже, в которой Олег Рязанский соблюдал доброжелательный нейтралитет, а прончане, то есть «не олеговы» рязанцы, и вовсе были союзниками Дмитрия. Лишь впоследствии, когда, с одной стороны, выдумывалась Куликовская битва, а с другой, в который раз обострилась борьба между Москвой и Рязанью вплоть до военных столкновений, Олег Рязанский у летописцев «переметнулся» на сторону Мамая. Но все же как-то не до конца.

В итоге Н. Бурланков реконструирует события 1378 года следующим образом: «Мамай (или тот же Бегич) разоряет Нижний Новгород. Воевода Бегич с сильным войском… идет берегом Оки на Москву… Олег оповещает Дмитрия об угрозе и просит помощи. Дмитрий… встречается с Сергием, и тот благословляет его на войну с татарами».