Загадка Ленина. Из воспоминаний редактора

Он был так изумлен моим появлением, что некоторое время смотрел на меня молча, оставаясь неподвижным, а я, воспользовавшись этим, успела заметить, что перед ним стояла большая рюмка и наполовину опустошенная бутылка коньяку «Мартель», а на стуле рядом наполненный плитками шоколада ящик с надписью «Крафт».

Опомнившись, комиссар быстро протянул руку к настольному телефону, видимо, желая позвонить.

— Вы разрешили мне, товарищ комиссар, явиться к вам сегодня по делу моего журнала. Я — редактор «Всего мира», — поторопилась я успокоить его.

Комиссар опустил руку.

— Но ведь я же сказал вам прийти в пять, а теперь час, — резко сказал он, вставая и направляясь ко мне.

Недоразумение быстро разъяснилось, и, вероятно, для того, чтобы я поскорее ушла, все время загораживавший собою стол и оттеснявший меня к дверям, комиссар обещал удовлетворить мою просьбу.

Опасаясь, что обещание это не будет исполнено имевшим причины быть озлобленным на мое несвоевременное появление сановником, я была приятно удивлена, получив на третий день после моего визита необходимое разрешение.

Через две недели утром, в то время когда я отдавала по телефону типографии распоряжения относительно очередного номера журнала, рассыльный принес мне пакет из Смольного:

«За нарушение декрета о титулах[25], — прочла я в нем, — журнал «Весь мир» закрывается навсегда».

Это явилось для меня новым неожиданным ударом, ибо ко всему сулило еще такие же материальные лишения, какие уже давно переживали мои коллеги и знакомые.

Я решила попытаться отстоять «Весь мир» и направилась в Смольный.

В приемной Комиссариата по делам печати меня встретила на этот раз секретарь нового комиссара, бывшая сестра милосердия, Васильева.

— Вы, вероятно, по поводу закрытия журнала? Так это напрасно. Товарищ комиссар уже говорил мне, что сделать ничего не может, что существование в коммуне такого «баронского» журнала невозможно.

Но я настаивала на объяснении и наконец убедила Васильеву доложить о моем приходе.

Новый комиссар[26] — такой же молодой человек, как и Володарский, — встретил меня почему-то улыбаясь.

— Я вела журнал при советской власти в течение целого года, продолжая подписывать его, как и до революции, вместе с фамилией и титулом, и не получала распоряжения изменить подпись. Допуская это, разве Комиссариат печати, несколько раз вы дававший мне разрешения на издание, не нарушал вместе со мной декрета, — сказала я возбужденно, уверенная, что против такого аргумента невозможно найти возражений.

— Вы правы, — спокойно ответил комиссар, — конечно, и мы нарушали декрет, но ведь в данном случае последний является только предлогом для закрытия журнала. Нам нужна для печатания революционных брошюр бумага, которой у нас нет, а так как заготовленная для вашего журнала принадлежит финнам, и поэтому, пока существует «Весь мир», мы не могли бы ее получить, то я и вынужден был к чему-нибудь придраться.

— Вы находите это справедливым? — только и нашлась я возразить на это откровенное признание.

— Революционная справедливость имеет свои особые законы, — ответил комиссар.

Все, чего могла я добиться, — это разрешения на выпуск двух уже отпечатанных номеров.

Таким образом, перестал существовать и «Весь мир», закрытый последним из дореволюционных петроградских еженедельников.

Оставшись без работы, которая не только давала мне средства к существованию, но живость и ответственность, которая не позволяла сосредоточиваться на моих скорбных мыслях и заполняла мелкими заботами все более и более ломавшуюся жизнь, я совсем затосковала. Один за другим разыскивались мои близкие и знакомые: одни — еще в начале революции успели бежать за границу, другие — погибли от лишений и в тюрьмах, третьи — были расстреляны.

Порадовало меня известие, что большевикам все же не удалось реквизировать бумагу «Всего мира»: германский консул поставил у склада охрану, и, явившиеся за ней, они вынуждены были уйти, приобретя впоследствии эту же бумагу по очень высокой цене.

Вручая мне за два месяца вперед последнее жалованье, заместитель уже уехавших в Финляндию издателей «Всего мира» также ободрил меня уверением, что большевики «продержатся только до нового года и журнал снова начнет выходить не позже половины января».

Я цеплялась за эту надежду и, еще не успев изведать лишений, радостно следила за развалом жизни, за все нараставшим вокруг негодованием на действия власти.

VIII. Я поступаю на фабрику

Бездействие томило меня. Затеянное группой профессоров издание журнала «Научное слово», в литературном отделе которого меня просили принять участие, за отсутствием читателей прекратило существование после первого же номера, и я снова осталась без работы.