Загадка Ленина. Из воспоминаний редактора

В половине третьего, оставив управдому ключи от всех тайком опустошенных мною хранилищ и от квартиры, где почти все оставалось на своих местах, мы уже ехали на пристань.

Не провожал нас никто, кроме прислуги, ибо, не желая навлекать подозрение на знакомых, я последние недели под предлогом, что еще не оправилась от болезни, никого не принимала, а родные, напуганные случаем с кузиной, простились с нами у себя на дому, умоляя не писать им.

В таможне в ожидании очередного вызова для осмотра багажа нам пришлось провести несколько томительных часов, и, только выполнив все формальности, мы направились, наконец, через улицу к пристани.

Окруживший нас конвой запретил переговариваться с бежавшими по сторонам его близкими и знакомыми отъезжавших, и это последнее шествие по родной земле имело вполне советский, привычный глазу вид — ведомых в тюрьму арестантов.

Началась бесконечная погрузка парохода, и около десяти часов вечера мы двинулись в далекий путь.

Последний раз взглянула я на золотящийся в лучах заходящего солнца купол Исаакия и шпиц Петропавловской крепости, на Зимний дворец и набережные — на все, с чем были связаны воспоминания целой жизни, в чем оставалась частица души.

Но странно, охватившая меня грусть не была следствием разлуки с родиной: воображение рисовало картины далекого прошлого, и на Петроград я смотрела в эту минуту как на портрет дорогого покойника. Знакомые очертания будили думы о невозвратном былом, и утрата «фотографии» не казалась особенно тягостной.

К тому же на каждом камне этого, некогда любимого мной города была теперь кровь, уцелевшие дворцы напоминали о пережитых их владельцами пытках и мученической смерти, а все вместе — об ужасах последних лет и новом, лишенном всякой красоты, механизированном и примитивном, как у дикарей, быте.

Пароход все развивал и развивал ход, и Петроград все уходил и уходил…

Начиналась новая жизнь, надо было идти в каюту, приготовляться к запоздавшему обеду. Большинство пассажиров — советский профессор, служащий германского консульства и другие — ехало, действительно, «на время». За капитанским столиком заняли места большевики, компаньоны Дерутры и нарядно, не по-дорожному одетая в брильянты и кружева жена известного спекулянта с сыном, абонировавшая каюту lux.

После обеда я вышла на палубу. Небо горело звездами, и на его темном фоне все явственнее вырисовывались силуэты зданий и корабельных труб…

Кронштадт!..

Я поторопилась уйти, чтобы не вспоминать, не думать…

После таможенного осмотра последовало снятие советских печатей с багажа, а за Толбухиным маяком, до которого нас сопровождал русский катер, мы очутились вне советской территории.

Мысль, что можно свободно говорить о большевиках все, что лежало на душе, казалась невероятной, неправдоподобной, и, чтобы убедиться в ее действительности, я к ужасу советского профессора умышленно громко говорила ему о радости освобождения из коммунистической тюрьмы, радости, которую не могло омрачить даже темное, надвигавшееся «завтра» и мысль, что:

Опустив над минувшим завесу,
Оборвав с ним последнюю нить,
Я сумею ли новыми снами,
Как в былом, вдохновляться и жить?

Иль отравленный дух мой отныне

Не найдет утоленья нигде,
Мир повсюду мне будет пустыней,
Одинокой я буду везде?

Пусть и так!.. Но за темной грядою

Этих буйных, стремительных вод
Есть надежда на светлое чудо,
Есть блаженство забытых свобод…

LVIII. Деятельность «комагентов» заграницей

Заканчивая мои воспоминания, я не могу умолчать о своих зарубежных встречах с большевиками.

По прибытии в Германию мы провели некоторое время в Берлине, затем муж ухал по делам, а я решила ждать его возвращения в находящемся неподалеку от столицы курорте Свинемюнде.

Русских в этом небольшом портовом городке не было, и я проводила время в полном одиночества, имея общение лишь с прислуживавшей мне женщиной.

Но однажды ко мне явился элегантно одетый, молодой человек и, представившись, заявил, что, будучи в Свинемюнде по коммерческим делам, случайно услыхал о проживающей здесь соотечественнице, захотел познакомиться с ней и спросить, не может ли быть чем-нибудь полезен.

— Я коммерсант, живу постоянно в Берлине, — сказал он, — где имею большие связи и знакомства. Поэтому, если задумаете основаться там, я могу быть вам полезным в приискании помещения и работы.

Узнав, что я предполагаю существовать на литературный заработок, мой гость сказал:

— Ну, на это не проживете. Но ничего: я думаю, что могу помочь вам устроиться солидно не на случайный заработок. Через неделю я снова приеду сюда, и тогда мы поговорим об этом подробнее.