Загадка лондонского Мясника

– Простите, что задержал вас, капитан Кинг.

Он пожал нам руки:

– Жаль, что я не сумел вам помочь.

– Позвольте еще один вопрос, – сказал Мэллори.

Кинг ждал.

– Откуда у вас шрамы?

– Это мой братец Бен, – рассмеялся капитан. – Однажды в детстве, когда мы завтракали, он швырнул в меня стакан. Кажется, я сказал ему что-то обидное… Никто не спрашивает, – весело добавил он, ободренный тем, что скоро присоединится к своим солдатам. – Все думают, что шрамы я получил на службе.

Мэллори покачал головой:

– Они слишком старые. Уж я-то в шрамах разбираюсь.

Одиннадцать

За завтраком Скаут не проронила ни слова.

Я знал: когда-нибудь – и, возможно, очень скоро – моя дочь научится скрывать свои чувства. Но сейчас ей было пять лет, и делать этого она не умела. Я сел напротив, отодвинул коробку хлопьев и заглянул девочке в глаза:

– Что с тобой, ангелочек? Что-то случилось?

Она посмотрела в тарелку с коричневым от шоколада молоком и разбухшими колечками, подняла голову.

– Ты должен сшить мне костюм.

Я в недоумении откинулся на спинку стула.

– Зачем?

– Для пьесы.

– Рождественской?

Скаут покивала:

– Мамы должны сшить всем одежду. – Неуверенное молчание. – И… папы тоже. Так сказала мисс Дэвис.

Если уж мисс Дэвис что-то говорила, это становилось истиной, выжженной огнем на каменных скрижалях, и Моисей нес их с горы в дрожащих руках.

– А как называется пьеса?

– «Сердитая овечка». Это про овцу, которая не хочет посмотреть на маленького Иисуса в яслях. Все идут к нему: и волхвы, и ангелы, и другие овечки. А эта, сердитая, не идет. Ты знаешь такую историю?

– Нет.

– Овечка сначала ворчит. Потом ей грустно, а потом, в конце, стыдно. Очень-очень стыдно. Она понимает, как плохо поступила.

Костюм, думал я. Как делают костюмы? Что для этого нужно?

– А кого ты играешь, Скаут?

– Овечку.

– Вот это да! Тебе дали главную роль?

Она с гордостью кивнула:

– Да, мисс Дэвис выбрала меня.

– Ты просто молодчина.

Однако на лесть Скаут не купилась:

– Мне нужен костюм. И ты должен его сшить.

– Обязательно, – пообещал я, хоть и не представлял, с чего начать.

* * *

В то утро я не пошел на совещание и отправился за пределы нашего алфавитного списка. Мой одинокий «икс пять» летел на север, а навстречу, в город, медленно текла река машин.

Казалось, я еду в такое место, куда, кроме меня, не хочет попасть никто. Такое же чувство возникло в зале крематория.

Я сел на скамью в последнем ряду, ожидая, что скоро помещение заполнит толпа, однако ничего подобного не случилось.

Наконец в комнату забрело несколько потерянных душ. Татуированные лица, щербатые рты, нездоровая бледность. Людей было так мало, что каждый сел на отдельную скамью. И все выбрали места подальше от гроба, что ждал встречи с пламенем.

Гай Филипс, красный не то после матча, не то после ночи возлияний, выглядел здесь точно фермер на банкете анорексиков.

Он сел в заднем ряду, через проход от меня. Я подошел и сел рядом.

– Доброе утро, Свин.

Он резко отодвинулся.

– Эй! А я тебя помню. Ты был на похоронах еще с одним легавым. Вас же за милю видно. Ботинки огромные, члены маленькие.

– Вы пьяны, сэр?

– Вовсе нет.

– Я тоже вас видел. Вы грубовато обошлись с дамой, Свин. Кажется, вы сделали ей больно.

Он ухмыльнулся:

– Ты про Наташу? Она устала и перенервничала, вот и все. А я приструнил ее, для ее же блага. – Он всмотрелся в мое лицо. – А ведь это ты был в конторе у Пака.

– Пака?

– Пакистанца Хана.

– Разве мистер Хан пакистанец? Насколько я понял, он англо-индийского происхождения.

– Мне лень вдаваться в тонкости, констебль, но пакистанцы там где-то рядом, согласны? Не то чтобы я был расистом. Просто старое школьное прозвище. Ласковое. Обожаю индийцев. – Он оглядел собравшихся и вздохнул: – Господи, какой-то съезд бомжей… – Филипс покачал большой головой. – Адам, Адам. До чего же ты докатился.

– Ваша старая банда не в сборе. Почему не пришли остальные?

– Нэд в Гильменде. Бен – публичный человек; если на фотографии в «Дэйли мейл» он будет среди анонимных наркоманов, это ударит по его имиджу. Пак, наверное, в суде. Защищает права какого-нибудь цыгана.

– О, тогда приношу свои извинения.

– Ужасно, правда? Как вы видите по новым товарищам Адама, он был не таким, как мы.

– Потому что подсел на наркотики? Вы из-за этого от него отвернулись, так ведь?

Филипс усмехнулся:

– Думаете, для нас это важно? Даже в семьях из высшего общества бывают такого рода проблемы. Проблемы… Ужасное слово. Нет, Адам был аутсайдером. Всегда отличался от нас. Еще больше, чем Пак, а ведь он – не забывайте – пакистанец. Старина Пак чертовски хорошо играл в крикет. Чертовски. Три года подряд открывал матчи, а за такое уважают. Адам – совсем другое дело. Не из-за наркотиков. Просто он был стипендиатом. За наше обучение платили родители, а бедняжке Адаму приходилось из кожи лезть: бренчать на банджо, дуть в гобой. Вижу, я вас задел. Считаете меня снобом.

– Скажите, Свин, а когда вы видели его в последний раз?

– Перестаньте меня так называть. Раз-другой прозвучало забавно, но ведь это зовется беспочвенным панибратством, констебль.

– Детектив.

– Ах да. Извините, констебль.