Загадка лондонского Мясника

– Одного не понимаю, – сказал я, и Грин обернулся. – Ваша коллега сказала, что до банкира вы никогда не видели убитых.

– Констебль Рен. Ее зовут Эди. Да, это правда.

– Но такого не может быть. Сколько вы прослужили в полиции?

– Шесть лет.

– Тогда вы повидали больше мертвых, чем я. В среднем на вас пришлось бы по трупу в день. Водители, что вылетели сквозь лобовое стекло, потому что за рулем набирали эсэмэс. Велосипедисты, которых сбил автобус. Пешеходы, которых сбили велосипедисты или водители. – Я покачал головой. – Не верится, что Хьюго Бак – ваш первый случай.

Грин подумал:

– Вы правы. Я видел много. Но в то утро мы с Эди нашли кое-что другое. Это не последствие глупости или несчастного случая. И произошло не потому, что кто-то выпил, обкурился или набирал эсэмэс. Убийство банкира – самое что ни на есть преднамеренное. Оно – как нарушение всех мыслимых правил. Не просто еще одна смерть на дороге. Не знаю, как объяснить. Она другая. Вам не кажется?

Я кивнул:

– Вы правы. Это разные вещи.

* * *

Просыпаюсь я слишком быстро и в самое неудобное время, когда снова засыпать уже поздно, а вставать еще рано.

Встаю, подхожу к окну. На мясном рынке горит свет. Возвращаюсь и сажусь на кровать. Стараюсь не смотреть на будильник – для меня это как встретиться глазами с безумцем.

Наконец я смотрю на него. Без десяти четыре.

Я иду к встроенному шкафу, толкаю двери. Они распахиваются, и в сумраке тихонько позвякивает множество поясов и ожерелий, висящих с другой стороны.

Слева стоят туфли. Женские туфли всех видов. Сандалии с ремешками, лодочки на шпильках. Справа – ряды выдвижных ящиков. Кофты и свитера. Аккуратно сложенные джинсы, которые никто уже не наденет.

А прямо передо мной – вешалки с ее платьями, юбками, жакетами и топами. Много белого хлопка и вспышки ярких цветов. Их трудно разглядеть в темноте, но там есть оранжевый шелк, и синий батик, и тонкие ткани в блестках. Мягкие, как перышко, легкие, как вздох. Раскинув руки, я будто падаю в них, прижимаюсь лицом к ее одежде, к ее существу, к прежним дням. Я дышу ею.

И потом засыпаю.

Пять

На уроке дети рисовали семью. Всю стену класса заняли картинки с яркими человечками. В пять лет малыши начинают понимать свое место в мире.

У нарисованных мам были длинные волосы – волнистые линии, сделанные черным, коричневым или желтым карандашом. Некоторые обнимали похожий на сосиску сверток с кружком вместо головы – братишку или сестру. Папы держали коричневые квадраты и прямоугольники – кейсы. Рисунки переполняла жизнь, на них толпились фигурки всевозможных форм и размеров. На всех, кроме рисунка Скаут.

– Вот мой, – показала она.

Разве я мог его не заметить?

На картинке Скаут стоял серьезный человечек без кейса – я, маленькая девочка с огромными карими глазами, а рядом – пятнышко с четырьмя лапами, Стэн.

В то утро мы оставили его дома и ушли под вой отчаяния и гнева. Я не взял Стэна, потому что в первый понедельник месяца родителей пускают в класс посмотреть на работы детей. Наверное, нужно было радоваться. Но я стоял в толпе взрослых и детей, смотрел на рисунок дочки и не знал, что сказать.

Пап дети изобразили в костюмах и с галстуками, а мам – в деловой или спортивной одежде. Определенно, в рисунках был социальный реализм.

Мисс Дэвис – молодая учительница, блондинка из Новой Зеландии, ласково нам улыбалась.

– Тебе нравится? – спросила Скаут, встревоженная моим молчанием.

– Очень.

На самом деле у меня разрывалось сердце. Казалось, что фигурки на ее рисунке подавлены белым пустым пространством. Я в который раз ощутил полноту других семей и ущербность нашей, разбитой; это чувство будет преследовать меня всю жизнь. Я положил руку на плечо Скаут, и дочка подняла на меня глаза – точно такие же, как у матери.

– У тебя отлично получилось, – сказал я.

– Мисс Дэвис сказала, нужно только родных рисовать, – ответила она и пошла к своей парте готовиться к первому уроку.

Мне было пора. Мамы и папы целовали на прощанье детей, подходили к учительнице, чтобы обменяться парой дружеских слов. А я стоял, пока не прозвенел звонок, и смотрел на рисунок Скаут – нашу семью, окруженную белой пустотой.

* * *

Стэн не любил, когда его бросают одного.

Он перевернул миску с водой, разорвал коврик в клетке, а в качестве выступления на бис – взобрался на кофейный столик и столкнул мышку ноутбука. Теперь она болталась на проводе, точно повешенный.

Мы со щенком посмотрели друг на друга.

Выбирая собаку, я бы никогда не подумал о спаниеле. Ни в первую очередь, ни в пятую, ни в шестую. Я предпочел бы кого-то побольше. Лабрадора, золотого ретривера, немецкую овчарку. Пока я убирал, Стэн рассеянно грыз шнур телевизора, следя за мной выпуклыми глазами. Да, кого-то побольше и поумнее, думал я.

Однако Скаут провела собственное исследование и выяснила, что хочет. Стэн был ее собакой. И даже если бы он спалил квартиру, я не смог бы на него злиться. Только не сегодня. Ведь без Стэна белая пустота проглотила бы нас живьем.

* * *