Загадка миссис Дикинсон

Сердце его переполнилось гордостью; в этом беге было что-то пленительно юношеское. Тем не менее он обрадовался, когда аллея кончилась. У поворота — там, где его еще можно было увидеть из дома, — он остановился и посмотрел назад. Мисс Спенс по-прежнему стояла на ступеньках террасы и улыбалась все той же улыбкой. Мистер Хаттон взмахнул рукой и на сей раз совершенно открыто и недвусмысленно послал ей воздушный поцелуй. Потом все тем же великолепным легким галопом завернул за темный мыс деревьев. Зная, что теперь его не видят, он перешел с галопа на рысцу и наконец с рысцы на шаг. Он вынул носовой платок и вытер шею под воротничком. «Боже, какой идиотизм! Есть ли на свете кто-либо глупее милейшей Дженнет Спенс? Вряд ли, разве только он сам. Причем его собственная глупость более зловредна, потому что он-то видит себя со стороны и все же упорствует в своей глупости. Спрашивается — зачем? А-а, поди разберись в самом себе, поди разберись в других людях».

Вот и ворота. У дороги стояла большая шикарная машина…

— Домой, Мак-Наб. — Шофер поднес руку к козырьку. — И у перекрестка, там, где всегда, остановитесь, — добавил мистер Хаттон, открывая заднюю дверцу. — Ну-с? — бросил он в полутьму машины.

— Ах, котик, как ты долго! — Голос, произнесший эти слова, был чистый и какой-то ребяческий. В выговоре слышалось что-то простецкое.

Мистер Хаттон согнул свой полный стан и юркнул внутрь с проворством зверька, наконец-то добравшегося до своей норки.

— Вот как? — сказал он, захлопнув дверцу. Машина взяла с места. — Значит, ты сильно соскучилась без меня, если тебе показалось, что я долго? — Он откинулся, на спинку низкого сиденья, его обволокло уютным теплом.

— Котик… — И прелестная головка со счастливым вздохом склонилась на плечо мистера Хаттона. Упоённый, он скосил глаза на ребячески округлое личико.

— Знаешь, Дорис, ты будто с портрета Луизы де Керуайл, — он зарыл пальцы в ее густые кудрявые волосы.

— А кто она есть, эта Луиза… Луиза Кера… как там ее? — Дорис говорила будто откуда-то издалека.

— Увы! Не есть, а была. Fuit[17]. О всех нас скажут — когда-нибудь-были-такие. А пока…

Мистер Хаттон покрыл поцелуями юное личико. Машина плавно шла по дороге. Спина Мак-Наба за стеклом кабины была точно каменная — это была спина статуи.

— Твои руки, — прошептала Дорис. — Не надо… Не трогай. Они как электричество.

Мистер Хаттон обожал, когда она, по молодости лет, несла вот такую чушь. Как поздно в жизни дано человеку постичь свое тело!

— Электричество не во мне, а в тебе. — Он снова стал целовать ее, шепча: — Дорис, Дорис, Дорис! «Это научное название морской мыши, — думал он, целуя запрокинутую шею, белую, смиренную, как шея жертвы, ждущей заклания карающим ножом. — Морская мышь похожа на колбаску с переливчатой шкуркой… странное существо. Или нет, Дорис — это, кажется, морской огурец, который выворачивается наизнанку в минуту опасности. Надо непременно съездить еще раз в Неаполь, хотя бы ради того, чтобы побывать в тамошнем аквариуме. Морские обитатели — существа совершенно фантастические, просто невероятные».

— Котик! — Тоже из зоологии, но он причислен к разряду наземных. Ох уж эти его убогие шуточки! — Котик! Я так счастлива!

— Я тоже, — сказал мистер Хаттон. Искренно ли?

— Но может быть, это нехорошо? Ах, если бы знать! Скажи мне, котик, хорошо это или дурно?

— Дорогая моя, я уже тридцать лет ломаю голову над этим вопросом.

— Нет, правда, котик! Я хочу знать. Может, это нехорошо. Может, нехорошо, что я сейчас с тобой, что мы любим друг друга и что меня бьет как электрическим током от твоих рук.

— Почему же нехорошо? Испытывать электрические токи гораздо полезнее для здоровья, чем подавлять в себе половые инстинкты. Надо тебе почитать Фрейда. Подавление половых инстинктов — страшное зло.

— Нет, ты не хочешь помочь мне. Поговори со мной серьезно. Если бы ты знал, как тяжело бывает у меня на душе, когда я думаю, что это нехорошо. А вдруг адское пекло и все такое и вправду есть? Я просто не знаю, как быть дальше. Может, мне надо разлюбить тебя.

— А ты смогла бы? — спросил мистер Хаттон, твердо веря в свою обольстительность и свои усы.

— Нет, котик, ты ведь знаешь, что не могу. Но ведь можно бежать от тебя, спрятаться, запереться на ключ и заставить себя не встречаться с тобой.

— Дурочка! — Он обнял ее еще крепче.

— Боже мой! Неужели это так скверно? А иногда на меня найдет, и мне становится все равно — хорошо это или дурно.

Мистер Хаттон растрогался. Эта девочка будила в нем покровительственные, нежные чувства. Он прильнул щекой к ее волосам, и оба они замолчали, прижавшись друг к другу и покачиваясь вместе с машиной, которая, чуть кренясь на поворотах, с жадностью вбирала в себя белую дорогу и окаймляющую ее пыльно-зеленую изгородь.

— До свидания, до свидания!