Загадка о морском пейзаже

— Вы поразительно догадливы. — Вельский с величественным презрением улыбнулся Анри. — Мне нечего скрывать и бояться. Я живу в мире, свободном от предрассудков толпы. И я буду добиваться, чтобы честные имена близких мне людей были восстановлены… Да, вначале Авинов познакомился со мной. Потом однажды я предложил ему знакомство с Сашей. Мы стали тремя мушкетерами. Чтобы как можно больше времени проводить с друзьями, я при любой возможности приезжал в Гельсингфорс, хотя раньше ненавидел нашу здешнюю дачу. Прежде поездки сильно утомляли меня, и я терял хорошие деньги, отказываясь от командировок. А тут стал жить на колесах, постоянно курсируя между Петербургом и Гельсингфорсом. Мне казалось, что я достиг полной гармонии, или, как выражается моя свихнувшаяся на восточных религиях женушка, — нирваны… К сожалению, счастливое времечко продлилось недолго. Вскоре Сашуля стал просить меня, чтобы я отпустил его к Авинову, который был значительно моложе меня. Я сгорал от ревности. Учинял скандалы, рыдал, молил Сашу не оставлять меня. Но все было бесполезно. Авинову удалось полностью подчинить его волю. Вы как мужчина должны понять мое состояние.

Журналист в подробностях стал рассказывать про роман своих бывших любовников. Юного Гейдена он называл «леди Гамильтон», а начальника морской контрразведки «адмиралом Нельсоном». Авинов очень боялся, что на службе узнают о его отношениях с другим мужчиной. Поэтому для свиданий они обычно уезжали из города. Авинов происходил из богатой семьи и арендовал хутор с прекрасным домом в пятидесяти верстах от Гельсингфорса. Там на лоне природы они резвились, не опасаясь, что их кто-то увидит. И не догадываясь, что отброшенный за ненадобностью «третий угол» разрушившегося любовного треугольника знает об их тихом убежище. По его собственному признанию, Вельский часами наблюдал в бинокль за чужими любовными оргиями, томясь от ревности и зависти.

— Мое сердце разрывалось от боли, когда я видел, как они целуют друг друга, смеются, любят, — кусая ногти, признался Вельский. — Но и не видеть этого я тоже не мог. Неутолимая страсть заставляла меня невидимкой находиться всегда поблизости. «Если не участвовать, то хотя бы наблюдать» — стало моим девизом. Мой репортерский опыт помогал мне успешно «подглядывать в замочную скважину».

Когда получалось, любовники уезжали из Гельсингфорса. В Петербурге, Стокгольме, Варшаве молодые люди регистрировались под вымышленными именами в лучших отелях. А свой «медовый месяц» провели в Венеции. И никто, кроме одержимого ревностью Вельского, не знал о тайной жизни двух блестящих морских офицеров. Для своего любовника Авинов приобретал дорогие вещи, оплачивал его счета, просто давал крупные суммы на расходы. В свободной Венеции Гейден, не стесняясь, носил на выхоленных пальцах перстни, заработанные худшим из видов разврата. Не обращая внимания на шокированных туристов из Европы, вырвавшиеся на свободу молодые люди целовались и трогали друг друга за интимные места у всех на глазах.

Однако Вельский готов был дать руку на отсечение, что никакой шпионской подоплеки в их отношениях не было.

Николай Сергеевич был уверен, что Авинов покончил с собой, чтобы сохранить в тайне, что он гомосексуалист.

— Он должен был чувствовать себя загнанным в угол в ту страшную ночь, — с чувством сострадания к умершему сопернику сопереживал ему Вельский. — Угроза разоблачения парализовала его волю к жизни. Когда я представил себе весь ужас ситуации, в которую попал Андрей, я простил его.

Журналист обрисовал картину гибели начальника морской контрразведки так, как он ее видел: узнав, что его обвиняют в измене Отечеству, офицер мог спасти себя, лишь признав, что является скрытым гомосексуалистом. Но это напугало его еще больше, чем подозрение в предательстве! «Изобличенных в противоестественном пороке мужеложства» по закону полагалось лишать прав дворянства и на пять лет ссылать в Сибирь. От них отказывались родные и друзья. Они становились фактически заживо похороненными, как запертые в специальные тюрьмы больные проказой или умалишенные.

Вот и выходило, что, возможно, Авинов застрелился, будучи невиновным, только потому, что не нашел в себе мужества признать, что предпочитает спать с мужчинами, а не с женщинами.

* * *

После вспышки эмоций Вельский снова сделался вялым и грустным, в речи его чувствовалась обреченность:

— В газетах теперь оживленно дискутируют: допустимо ли в наш просвещенный век с морально-этической точки зрения преследовать в уголовном порядке гомосексуалистов. Самые видные врачи, психиатры и общественные деятели призывают власть и общество отказаться от диких средневековых предрассудков, остановить современную «охоту на ведьм». Это позор — судить человека только за то, что он не в силах противиться собственной природе. Но пока идет дискуссия, судьба многих из тех, чья личная тайна перестает быть таковой, обычно складывается очень печально.

Прощаясь, Вельский тихо сказал Вильмонту: