— Домнул Стэникэ, — заговорил он, — я хочу спросить вас, как человека опытного, скажите мне откровенно, что вы как мужчина думаете о поездке Отилии в Париж?
— Хм, — произнес застигнутый врасплох Стэникэ. — Что я об этом думаю? Но что я могу думать? (Стэникэ сразу же постарался оценить положение и не почувствовал никакого подвоха. Но он всегда медлил с ответом, чтобы иметь время сочинить его.) Я скажу вам прямо, слов на ветер бросать не хочу и греха брать на душу тоже. У меня был ребенок, которого прибрал господь бог, потому что я, быть может, в чем-нибудь согрешил. Люди многое говорят, но зачем к этому прислушиваться? Ничего особенного, просто девушка поехала прогуляться. — А что говорят люди?
— Дорогой мой, люди злы. Клянусь честью, вы не сделаете ни одного шага без того, чтобы они его не истолковали по-своему. Даже я не всегда нахожу, что сказать. Бывают иногда абсурдные совпадения, которые удивляют, прямо-таки потрясают. (Стэникэ понизил голос.) За что купил, за то и продаю. Верить в это никто вас не обязывает. Ну и что тут такого, если даже так? Не одна же она, понимаете?
Феликс с трудом подавил раздражение.
— Так что же именно говорят?
— Ну, болтают всякое. А вы, мошенник, будто и не знаете? Нет, честное слово? Ничего не знаете? Все это в конце концов болтовня. Говорят, что девушка поехала в Париж, чтобы сделать, понимаете... да ведь вы же на медицинском, — аборт! Ну?
Феликс был настолько возмущен, что даже не смог ничего ответить. Стэникэ не понял или сделал вид, что не понял его состояния, и громко продолжал:
— Я слышал, дорогой, но не верил, что у женщины после родов лицо становится более бледным и сама она более пикантной. Так было и с Олимпией, когда она родила Релу. Но Отилия изумительная девушка, она и так прекрасна.
— Свинья! — выдавил из себя Феликс и повернулся к нему спиной.
В тот же день вечером, когда дядя Костаке, Отилия и Феликс сидели за столом (теперь снова готовили дома), появился Стэникэ, поздоровался со всеми за руку, как ни в чем не бывало, и заявил, что пришел к Феликсу показать ему образчик материи на летний костюм, прекрасной материи, хотя и дороговатой.
Поведение дяди Костаке после приезда Отилии стало весьма странным. Из его бормотанья можно было понять, что он задумал что-то сделать для своей «де-девочки», но что именно, оставалось неясным. А пока он производил в доме страшный беспорядок. Рядом с комнатой Феликса была еще одна, почти пустая. Старик вытащил на улицу ящики и сломанную мебель, сваленную туда, и врезал в дверь добротный замок, чтобы она хорошо запиралась. Потом стал складывать в комнату различные материалы, назначение которых казалось поначалу по меньшей мере таинственным. Например, он как-то пришел с большими пакетами ржавых гвоздей различной величины, высыпал их на пол и принялся раскладывать на кучки по сортам. Всем, кто был свидетелем этой сцены, Костаке, не дожидаясь расспросов и ни к кому в частности не обращаясь, дал весьма туманное объяснение:
— Хорошо покупать по случаю! Пусть пока полежат. На другой день старик явился с повозкой, доверху нагруженной оконными переплетами, рамами, дверьми от какого-то старого разрушенного дома.
— Папа, — удивилась Отилия, — что ты будешь со всем этим делать? Это на растопку?
Старик потирал руки, как человек, совершивший хорошую сделку и не желающий заранее посвящать в это других, чтобы потом устроить им сюрприз.
— Дешево купил, по случаю. Все вещи хорошие, такие, как раньше делали.
Отилия пришла в полное недоумение, когда однажды старик привел двух человек, которые выкопали широкую, как бассейн, яму прямо перед беседкой в саду, испортив этим газон. Костаке даже не объяснил, зачем это нужно, отмалчиваясь с довольным видом человека, который может позволить себе немного поинтриговать недоумевающих ближних и предвкушает, как они придут в восторг, узнав в скором времени о его намерениях. Во всяком случае, назначение этой ямы вскоре стало понятным, поскольку дядя Костаке привез несколько возов извести и высыпал ее в яму. Он говорил, что купил известь по дешевке на стройке, где закончили работы.
— Но что ты собираешься делать, папа? Ты хочешь строиться?
— Хе-хе-хе, — лукаво засмеялся старик. — Я сделаю кое-что для своей де-девочки.