Загадка Отилии

— Оно великолепно! — Подойдя к дяде Костаке, она обняла старика за плечи и поднесла кольцо к его глазам. — Правда, папа?

Выпуклые глаза старика алчно взглянули на кольцо, а толстые губы прошептали:

— Бери! Он тебе его отдает.

Во взорах Аглае и Аурики блеснули молнии.

— Как тебе не стыдно, Костаке! Отдайте кольцо, может быть, это какое-нибудь воспоминание.

Отилия без возражений протянула кольцо Паскалополу. Но он схватил ее за руку.

— Прошу вас, примите кольцо. Я принес его именно для вас, но позабыл отдать. Вы говорили, что сапфир приносит вам счастье.

С этими словами Паскалопол надел кольцо на палец Отилии и поцеловал ее руку возле локтя.

— Послушайте, Паскалопол, — вырвалось у разозленной Аглае, — играете вы или нет? Я вижу, вы больше заняты девушками. Симион, — крикнула она, бросив взгляд в глубину комнаты, — а ты что там делаешь? Почему не идешь спать?

Закутанный в платок человек с бородкой, который продолжал вышивать, изредка поглядывая на Феликса, что-то буркнул в ответ.

Снова начали падать кости. Всеми забытый, усталый Феликс рассматривал окружающих. Отилия с самого начала поразила его. Он не мог еще сказать, как относится к ней, но она возбуждала в нем доверие. На вид девушке было лет восемнадцать-девятнадцать. Локоны, обрамлявшие ее смуглое лицо с коротким носом и ярко-синими глазами, и кружевной воротник делали ее похожей на девочку. Но ее стройное тело с удлиненными благородными линиями было лишено худобы и истощенности угловатой Аурелии и двигалось плавно и свободно, со спокойной и уверенной грацией женщины. Дядя Костаке не сводил с нее глаз, и все его безволосое лицо сияло, когда гибкие руки девушки обнимали его. Было ясно, что решающее слово в доме принадлежит Отилии и Костаке во всем покоряется ей. Несмотря на это, Отилия не сделала ни одного жеста, который можно было бы назвать дерзким, не произнесла ни одного необдуманного слова. И все-таки, как ни ребячливо держалась она с Паскалополом, Феликсу не нравилась непринужденность их отношений. Отилия пробудила в его душе новые, уже давно зревшие чувства. До сих пор у него никогда не было задушевных отношений с женщинами. Его мать умерла давно, когда он еще учился в начальной школе и был слишком мал, чтобы понимать ее духовный мир. Она была болезненной, раздражительной женщиной и постоянно лежала на кушетке, читая книгу и отдавая через полуоткрытую дверь приказания слугам. За несколько недель до смерти она исчезла из дому, и теперь Феликс догадывался, что его отец, доктор Сима, поместил ее в какой-то санаторий. После ее отъезда доктор каждый день угрюмо, в полном молчании обедал вместе с сыном и, только прощаясь, гладил его по волосам, спрашивал, здоров ли он, не нуждается ли в чем-нибудь. Однажды доктора Сима целый день не было дома, а слуги обходились с Феликсом как-то особенно почтительно, словно соболезнуя ему. Доктор вернулся поздно вечером, бледный, утомленный, одетый во все черное. Он подозвал к себе сына, взял обе его руки в свои и серьезным тоном сказал ему:

— Ты, Феликс, уже достаточно взрослый и рассудительный мальчик, и поэтому я могу сообщить тебе бесконечно грустную весть. Твоя мать никогда больше не вернется домой, твоя мать умерла.

От печальной торжественности этих слов доктор побледнел еще больше и сильно стиснул руки ребенка, желая удержать его от бурной вспышки горя. Но неопытная душа Феликса не могла постичь всего значения этой вести. Он понял только, что в доме происходит что-то необычное, и опустил голову. Доктор продолжал:

— Завтра ты скажешь домнулу учителю, что больше не будешь ходить в школу. Ты поступишь в пансион.

Всю ночь Феликса терзало гнавшее от него сон, неведомое ему раньше беспокойство. Это было не горе в прямом смысле слова, не страх, а тревожное ожидание чего-то неизвестного, которое охватывает человека накануне отъезда навсегда в далекую страну.

На следующий день Феликс, с крепом на рукаве, вошел в класс и в ожидании учителя сел, не снимая пелерины, на скамью.

— Моя мама умерла, — объяснил он удивленному соседу по парте.

— Умерла твоя мама? — изумился тот, как будто это событие как-то возвышало Феликса.

— Да.

— У Сима умерла мать! — пискливо объявил сосед всему классу.

Ученики столпились вокруг Феликса, глядя на него с жадным любопытством.

— И ты больше не будешь ходить в школу?

— Нет.

Дети были слишком малы, чтобы испытывать какое-то сочувствие к Феликсу. Их только ошеломила его привилегия— не ходить больше в школу. Когда вошел учитель, скромный человек с изнуренным лицом, вечно подтягивавший свои чересчур длинные брюки, ученики, не дожидаясь его вопроса, объявили:

— У Сима умерла мать!

Учитель взволновался, молитвенно сложил руки и подошел к скамейке Феликса, а ребята, вместо того чтобы разойтись по своим местам, окружили их.

— Что ты говоришь?! Бедный мальчик! Какое несчастье! И ты теперь не будешь посещать нашу школу?

— Нет.

— Я очень сожалею. Какое несчастье...