Загадка последнего Сфинкса

После обеда, так ничего толкового не сочинив, Маслов решил вздремнуть. Закрыв глаза, он невольно представил себе святая святых – мастерскую Домнина и картину, накрытую куском льна. Презирающий суеверия художник в отношении своих полотен скрупулезно придерживался нехитрого ритуала: шедевр оставался на ночь там, где был нанесен последний мазок, под покровом из плотной ткани, чтобы не только глаз человеческий, но даже какая-нибудь легкая тень или лунный свет не упали на сотворенный воображением, кистью и красками образ. В противном случае судьба картины непредсказуема – она может быть украдена, может попасть в плохие руки, вызвать неприятие у публики или, что самое страшное для мастера, кануть в безвестность, исчезнуть.

«Интересно, Игорь опять написал откровенно развратную и вместе с тем, или несмотря на это, роскошно-пленительную женщину, как и в тот раз, когда он показал взорвавшую общественное мнение «Трапезу блудницы»? – думал Маслов. – Непостижимы те выразительные средства, которыми он пользуется, чтобы придавать своим вещам гипнотическое очарование и изощренную эротичность. Есть в его работах что-то невыносимо прекрасное , нечеловечески совершенное… И невольно приходит в голову вопрос: а от Бога ли сей дар?»

От этой мысли сонливость скульптора как рукой сняло, он вскочил и зашагал по комнате, задевая головой болтающиеся на шнурках уродливые висюльки в виде металлических полумесяцев и стеклянных сосулек. Композиция, созданная три года назад для участия в международном конкурсе и несправедливо «зарубленная» жюри, называлась «Весенняя ночь». Феофан вложил в нее столько сил, столько душевного огня, а в результате не получил даже утешительного поощрения в виде похвалы если не коллег, то хотя бы прессы. Теперь обесцененное критиками создание мозолило ему глаза и раздражало нервы, постоянно напоминая о творческой несостоятельности, о провале амбициозных планов и надежд на зарубежные заказы.

Его отец, знаменитый скульптор советской эпохи, ушел из жизни, так и не дождавшись успехов сына. Мать в последние годы безобразно опустилась, спилась, подалась в уборщицы, все свои деньги тратила на алкоголь.

– Ты, что ли, кормить меня станешь? – злобно ворчала она в ответ на просьбы Феофана не позорить его и оставить грязную работу. – Сам, гляди, с голоду не помри!

– Не могу тебя видеть с ведром и шваброй! – с трагическим надрывом восклицал он. – Это надругательство над именем отца!

– Отцу уже все равно. Ты обманул нас, не оправдал ожиданий. Не о таком сыне мы мечтали!

В эти минуты Маслову хотелось размозжить ей голову каким-нибудь бюстом героя целины или полярного летчика.

Обе его жены не ладили со свекровью, и немудрено. Та относилась к ним с высокомерным пренебрежением, по той лишь причине, что невестки не блистали талантами и не имели именитой родни. Сына она непрестанно попрекала его неустроенностью, безалаберностью и безденежьем.

– Ищи спонсора, Феофан, – твердила мать. – Не можешь сам заработать – проси у других. Вон хоть у Игорька, дружка твоего. Погляди, на какой машине он ездит! Пусть раскошелится… буржуй. Домнины и раньше, при советской власти, не бедствовали и нынче как сыр в масле катаются. Где справедливость?

Несколько гуманитарных фондов, куда Маслов обращался за поддержкой, отказали ему в деньгах. Друзья семьи, которые в былые времена роем слетались в их квартиру по праздникам и дням рождения, словно вымерли. При встрече они отводили глаза, по телефону разговаривали сквозь зубы. О том, чтобы одолжить у них приличную сумму, необходимую для осуществления скромного проекта, который помог бы Феофану встать на ноги, не могло быть и речи. На нем поставили крест, раз и навсегда записали в «бесперспективные».

Зато судьба Игоря Домнина складывалась фантастически удачно. Деньги текли к нему рекой, слава сама искала его, заказы сыпались как из рога изобилия. Его ругали, им восхищались, он был в центре внимания, виновник громких скандалов и светских сплетен.

Маслов от отчаяния и безысходности, подогреваемый нетрезвыми монологами матери, решился заикнуться Игорю о деньгах: попросил взаймы. Тот выслушал, усмехнулся и предложил двести долларов как добровольное пожертвование.

– Отдавать не надо, – заявил художник. – В долг я не даю. Только безвозмездно! И столько, чтобы больше об этом не вспоминать.

– Ты смеешься надо мной? – оскорбился Феофан. – Я в подачках не нуждаюсь. Я верну… когда заработаю.

Взгляд, которым Игорь одарил его, живо напомнил скульптору истинное положение вещей. Это был взгляд обеспеченного человека, подающего милостыню убогим. О, как он тогда возненавидел Домнина! Как хотел швырнуть проклятые жалкие купюры ему в лицо! Но… с суетливой неловкостью спрятал их в карман, выдавил подобие улыбки и ушел, забыв попрощаться.