Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота

– Хорошо! Однако если при этом мы сядем на мель, то у Вас будет возможность узнать меня поближе. Тогда хлебнете у меня горя перед морским арбитражным судом!

Он круто развернулся и выскочил из рубки. Я остался в штурманской рубке один. Снаружи туман стоял непроглядной стеной, и в нем бесследно и безответно тонули наши туманные сигналы. Я испытывал весьма щекотливое чувство: если и сейчас все пойдет наперекосяк, то я погиб. Потому что «Старик» был верен своему слову, и это я знал определенно.

От напряжения я покрылся потом. Спустя полчаса я доложил:

– Капитану: время поворота на курс фарватера сорок два градуса!

«Старик» спустился ко мне.

– Хорошо. Ложиться на курс сорок два градуса! – скомандовал он, не глядя на меня. Затем он снова поднялся к себе.

Если мое место было верным, то мы должны были теперь находиться недалеко от побережья, и в ближайшее время следовало ожидать появления лоцманского катера.

Но никого не было видно. Только ночь и туман.

Тут в дверь просовывает голову вахтенный:

– Сигнальщик докладывает, что впереди слышно пять коротких звуковых сигналов!

Я поднялся на мостик к сигнальщику. Мы внимательно прислушались вдвоем. Шли секунды. И вот, наконец, спереди доносится звуковой сигнал, пока еще очень слабый, отдаленный.

В десяти шагах от меня стоял «Старик», неподвижный, как темная статуя в тумане.

– Господин капитан, впереди по правому борту лоцман! – произнес я вполголоса. Мой голос немного дрожал, и это мгновение было самым прекрасным за все время моего пребывания на «Сан-Франциско».

– Вы что, принимаете меня за глухого? – был его ответ. – Я слышу это уже давно.

Я вернулся в штурманскую рубку. «Старик» последовал за мной по пятам:

– Спуститесь на палубу и примите лоцмана. – И, когда я уже направился выполнять его распоряжение, добавил как бы против воли: – На этот раз Вы все сделали хорошо.

Это было высшей похвалой, которую я когда-либо от него слышал.

С тех пор он стал относиться ко мне любезнее. И когда мы на обратном пути были в ста двадцати милях от побережья, он отослал меня с мостика вниз. Последние три дня я вообще не должен был более нести никакую вахту, а лишь играть роль пассажира и, при необходимости, быть готовым снова заняться радиопеленгацией.

Однако при всем этом я все еще испытывал страх перед морским арбитражным судом. Бусслер же полагал, что слушание дела может и вовсе не состояться, так как, в конце концов, никто не погиб и не пострадал.

Когда мы прибыли в Гамбург, я бросился на почту. На мое имя вызова не было. Не получили его и «Старик» с первым офицером.

Я облегченно вздохнул. Но вечером на борт прибыл капитан Шумахер из управления. Он исчез в капитанской каюте, и когда они вышли снова, «Старик» сказал мне мимоходом:

– Прин, слушание дела в морском арбитражном суде в Бремерхафене через три дня.

– Теперь они доберутся до нас! – добавил Бусслер.

В девять часов утра следующего дня на борт пришел вахтенный капитан. Это был пожилой лысый человек с седой бородой. Мы сели вместе в пустой кают-компании, и я заказал для него грог и бутерброды с ветчиной. Он рассказал мне, что раньше он был капитаном судна вдвое больше нашего. В течение двадцати лет! А теперь, когда он состарился, его просто списали с пенсией в сто восемьдесят марок в месяц. Он спросил, можно ли ему забрать с собой оставшиеся бутерброды для жены и, получив мое согласие, с застенчивой улыбкой тщательно завернул их и сунул в сумку.

Чтобы не смущать его, я отвернулся: «Что с ним стало!? И что станет теперь с мной? Через три дня предстоит слушание дела».

В ночь накануне суда я был на вахте. Это было хорошо, так как я все равно не смог бы заснуть .

Мы стояли в длинном, темном коридоре старого административного здания в Бремерхафене: «Старик», первый офицер, я и несколько человек из команды. Сразу вслед за нами прибыли и офицеры с «Карлсруэ».

Холодное приветствие.

Мы стоим перед большой коричневой дверью в зал заседания, а офицеры «Карлсруэ» – у окна напротив.

День пасмурный, и от этого в проходе, в котором мы стоим, царит полумрак.

– Не переживай, Прин, патент не стоит этого, – утешает меня «Старик».

Мимо нас проходит худощавый мужчина с козлиной бородкой и в очках. Все дружно приветствуют его. Он холодно кланяется в ответ и исчезает в зале заседаний.

– Это рейхскомиссар, – пояснил нам «Старик», – своего рода государственный адвокат на процессе.

После него прибывают еще несколько господ с портфелями, которые выглядят довольными и благополучными. Один из них, улыбаясь, даже кивает нам головой.

– Заседатели, – поясняет «Старик», – все они из Бремена и окрестностей.

– Для нас, гамбуржцев, это плохо – мрачно резюмирует Бусслер.

Наконец, в последнюю очередь примчался маленький господин в черном костюме и проскользнул в зал заседаний, как крот в нору. Это был сам председатель. Сразу после этого нас приглашает судебный клерк.

Большой унылый зал. За столом – председатель с заседателями. Слева от них – рейхскомиссар.

Мы подходим к столу и передаем наши патенты и трудовые книжки.

– Надеюсь, что мы увидим их снова, – шепчет мне Бусслер.

Затем нас рассадили.