Загадка Скапа-Флоу

Бусслер не находит, что сказать.

— А что Вы сделали потом?

— Я послал на бак четвертого офицера готовить якорь к отдаче.

— А кто — четвертый?

Я встаю. Установление анкетных данных…

— Итак, Вы находились на мостике вместе с господином Бусслером? — спрашивает меня рейхскомиссар. В такт своим словам, как бы усиливая их значимость, он постукивает острием своего золотистого карандаша по столу.

— Так точно.

— Когда все это произошло?

— Незадолго до четырех.

— А точнее?

Это явная ловушка! Я чувствую это инстинктивно, но напрасно пытаюсь понять, куда он клонит.

— Минуты за три-четыре.

— Ага! — Он резко поворачивается к лоцману. — Вы говорили только что, что это было в полной темноте?

Лоцман кивает головой.

Рейхскомиссар снова обращается ко мне. Стекла его очков сверкают.

— Опыт показывает, что для того, чтобы привыкнуть к темноте, требуется минимум семь-восемь минут. Ничего удивительного в том, что Вы ничего не видели.

Вмешивается один из заседателей:

— Простите, господин рейхскомиссар, но молодые глаза быстрее привыкают к темноте!

Я посылаю ему свой благодарный взгляд.

Рейхскомиссар строит на лице такую мину, как будто бы он надкусил стручок перца.

— Прекрасно, — возражает он, — мог привыкнуть, а мог и не привыкнуть.

Он снова обращается к Бусслеру:

— Когда на судне впервые собственно увидели «Карлсруэ»?

— Об обнаружении мне доложил четвертый.

— И что Вы увидели, господин Прин?

— Я заметил белый огонь впереди и справа по курсу.

— Хм-м. А теперь расскажите нам подробно, как все это происходило. Итак, Вы получили команду готовить якорь к отдаче. Что потом?

— Я побежал на бак, разбудил Циммермана, и мы вместе отправились готовить шпиль.

— И посмотрели вперед только после этого?

— Так точно.

— А Вам не пришло в голову, сначала осмотреться за бортом?

Я молчал.

В этот момент вмешивается наш «Старик»:

— Для чего нужен весь этот разговор? Четвертый получил команду готовить якорь к отдаче, следовательно, он и должен сначала заняться якорем. И на этом баста! На моем судне люди приучены выполнять приказания, и ничего иного не должно быть!

Он говорит громко и напористо. Председатель позвонил:

— Я должен Вас, однако, просить, господин капитан!

И ощущение того, что перевес не на нашей стороне, крепнет.

В заключение Бусслер дает показания о мероприятиях после столкновения. Он точен и последователен. Лишь время от времени с вопросами вклинивается рейхскомиссар.

Затем объявляется об окончании слушания дела, и суд удаляется на совещание. В ожидании его решения мы прогуливаемся по коридору взад и вперед.

— Чем это закончится для нас, господин капитан? — спрашиваю я.

— Это игра в рулетку.

Наконец, нас снова приглашают в зал заседаний. Входит суд, и судья оглашает приговор: «Причиной явилось неблагоприятное стечение обстоятельств при плохой погоде. Иных причин не выявлено, виновных нет».

Я почувствовал, как гора свалилась с моих плеч. И когда мы вместе спускаемся вниз по лестнице, и Бусслер спрашивает меня, что я намерен теперь делать, я отвечаю громко и уверенно:

— Теперь пойду в шкиперскую школу для получения патента капитана.

Безработица

В конце января тысяча девятьсот тридцать второго года я успешно выдержал экзамен на звание капитана дальнего плавания.

Мне казалось, что я преодолел рубеж, после которого моя карьера будет успешно складываться сама собой. Однако вместо этого пришла безработица.

Сразу после рукопожатия прюфунгскомиссара[87] я нанял такси и ринулся на поиски работы.

У Хапага, у Сломэна, в танкерном пароходстве В. А. Ридеманна… Повсюду одно и то же: сочувственное пожатие плечами, вздох «Да, конъюнктура!» И, в лучшем случае, как слабое утешение, обещание: «Мы будем Вас иметь в виду…»

Чтобы не упустить возможный шанс, я оставался в Гамбурге и жил со своих скудных сбережений. Наконец, когда не осталось никаких надежд, я попытался стать писателем. Купил сто листов писчей бумаги, старый англо-немецкий словарь и начал переводить одну из самых лучших книг, которые имелись у меня под рукой, о чайных клиперах. Но от всей этой чепухи мое терпение лопнуло уже на пятидесятой странице…

Как мог, мне помогал Гарри Стёвер, мой старый боцман с «Гамбурга». Он владел теперь кафе «Звезда Давида» и говорил мне не раз: «Ты можешь есть и пить у меня, сколько хочешь, кэптен Прин. Располагай всем, что я имею». Его поддержка была искренней, но нельзя было и злоупотреблять ею.

И тогда я однажды сел на вечерний скорый поезд и отправился домой к моей матери.

Я прибыл в Лейпциг ранним серым февральским утром. Когда я поднимался по лестнице к нашей квартире, сердце мое выскакивало из груди. Нелегко возвращаться домой восемь лет спустя, без денег, работы и положения.

Я позвонил. Мне открыла мать. За эти годы она стала седой.

— Мальчик мой! — воскликнула она, увлекая меня в прихожую.

Затем мы вошли в гостиную. Всюду, на столе и стульях были разложены макеты для витрины, выполненные из дерева муляжи ветчины и колбас.

Я с любопытством рассматривал их.

— Ах, — сказала мать, улыбаясь, — раньше ты часто насмехался над моей живописной ветчиной, а теперь я расписываю ее натуральные модели.