Загадка старой колокольни

Тот смеялся:

— Что ты, Жужу. На деревянных далеко не поедешь… Это просто модели, из которых можно будет вылить детали из бронзы.

Ещё через некоторое время мы с Лёнчиком увидели, как это делается.

На колокольне, кажется на втором этаже, лежал большой колокол, расколотый пополам. Эти бронзовые обломки литейщики и решили использовать для изготовления деталей колесиков. А колёсики в механизме должны были быть немалыми. Одни с автомобильный руль, другие — ещё больше. Мы очень жалели с Лёнчиком, что не присутствовали, когда снимали с колокольни того разбитого ветерана. Лишь дедушка сказал, что его просто стащили лебёдкою на землю, краном погрузили на машину и транспортировали в литейный цех.

Но и в литейном цехе, когда мы пришли туда, колокола уже не было.

Его расплавили в печи, и теперь там, как говорил дедушка, булькает из него бронзовая жижица.

Литейный цех — это исключительной красоты зрелище. Весь он залит огнём. В печах клокочет металл. Литейщики, в синих очках, в широкополых войлочных шляпах, ходят от печи к печи, смотрят в лётки на варево. Мы с Лёнчиком стояли будто заворожённые.

Вот литейщик открыл крышку печи. Мгновенно пламя, вырвавшись оттуда, ослепило нас. Огненные языки красными жар-птицами ринулись ввысь, затрепетали крыльями под высоким креплением потолка, рванулись в открытые огромные окна.

Теперь я понял, почему белые облака, что вечерами проплывают над заводским подворьем, становятся красными. Это жар-птицы садятся на них…

Затем металлург набрал в большую ложку на длинном держаке ослепительно белой жидкости, струёй слил её в песок. И в то же мгновение бенгальские огни взметнулись во все стороны. Яркие звёздочки, описывая крутые дуги гирляндами, рассыпались по песку.

В следующее мгновение литейщик взял в руки вместо большой ложки чёрную пику, пробил ею в печи лётку. Оттуда высунулась красная гадючка и быстро поползла к огромной бочке, которая стояла на вагонетке. Огненный ручей с каждой минутой становился шире, разрастался. Ещё миг — и это уже будет целый поток, который, стекая в глубокую посудину, брызгал вокруг ослепительными искрами. Теперь не отдельные жар-птицы бились крыльями под сводами цеха, а сплошное половодье света залило всё кругом. Вагонетка, словно кусочек солнца, покатилась по рельсам в другое отделение цеха.

И мы с Лёнчиком пошли туда.

На площадке, посыпанной песком, дедушка с несколькими формовщиками уже сделали деревянными колесиками моделей углубления в грунте.

Теперь надо было эти формы залить бронзой, и литейщики сноровисто взялись за это дело, пока металл не остыл. Я видел, как их лица покрылись потом, будто росой.

Когда на следующий день мы пришли в дедушкину цеховую комнатку, то заметили, что отлитые бронзовые колесики уже лежат на верстаке. Поглаживая шершавую жёлтую поверхность одного из них, дедушка сказал:

— А это и ваше…

— Разве те, что мы делали, — плохие? — с огорчением спросил Лёнчик.

— Очень хорошие, хлопчики. Но они же были из меди. А это бронза. Долговечнее.

ТАЙНА РАСКРЫТА

Помните, когда мы установили нашу «трансконтинентальную» линию из трофейных телефонных трубок и впервые испытывали её, я хотел рассказать папе одну тайну. Он сказал тогда:

«О военных тайнах по телефону говорить не рекомендуется».

Что это была за тайна, я просто за разными другими делами забыл вам рассказать.

О ней мы узнали из второго Виллиного письма.

Оказывается, про наш подарок Вилли написал в свою пионерскую газету. Там были напечатаны и фото таблички на часах, и виды нашего города, которые мы с Лёнчиком сделали.

Виллин рассказ о дедушке, который устанавливал когда-то на башне старого монастыря часы, а особенно о его папе, который тоже был на той самой башне в последнюю войну и оставил на монограмме свою подпись, вызвал большой интерес у читателей.

Но и это ещё не всё. Вскоре в Германской Демократической

Республике нашёлся человек, который собственными глазами видел ту монограмму, больше того — был свидетелем второй надписи на ней. Этот человек и поведал в газете о тайне гибели Виллиного папы.

Август Кюнте был сапёром. Часть, в которой он служил, около полугода стояла в старом монастыре нашего города. Осенью сорок третьего, перед отступлением гитлеровских войск, Август Кюнте получил от командования приказ заминировать колокольню и при отступлении взорвать. Сапёр старательно закладывал ящики с толом в то время, когда на колокольне ещё сидели пулемётчики.

Осенней ночью последние немецкие части, прикрываясь темнотой, покидали город. Уже никого не осталось в старом монастыре. Немецкое командование ждало, что вот прогремит страшный взрыв и высокая тысячелетняя колокольня, которая властвует над всей округой, рухнет на землю.

Но прошла ночь, солнце поднялось за рекой, а красавица колокольня, словно непобеждённый витязь в шлеме, так и стояла непоколебимо, как символ тысячелетней непокоримости врагам, огромными окнами своими, будто живыми глазами, приветствуя рождение нового дня.

Когда Август Кюнте уже за городом догнал свою часть, командир спросил:

— Кюнте, ты здесь? Но почему до сих пор стоит колокольня?