Загадка страха. На чем основан страх и как с ним быть

Но как бы там ни было, эти логически обусловленные, вызванные реально тревожными фактами страхи перед будущим поддаются определению, их можно систематизировать, обсудить, подумать о том, как с ними быть. В силу своей конкретности они менее жутки, чем абсолютно иррациональные с виду, лишенные всякой или почти всякой логики страхи, которые собраны в фобии или ее предформах и ломают людям жизнь, а те и не знают толком, почему с ними так происходит. Порой в рассказе о прошлом всплывают пугающие вещи, и тогда понимаешь: этого человека так обидели, что теперь он воспринимает всю свою жизнь как сплошную обиду. Здесь очень полезно разобраться в причинных факторах, хотя разговоры о том, что знание причин равносильно исцелению, — сказки. В других, далеко не редких, случаях поиски причин теряются буквально во тьме раннего возраста, неподвластной обычным исследовательским средствам, и возникает вопрос, стоит ли вообще искать причины в биографии (или в том, что обычно под этим подразумевают). Эти с виду загадочные случаи, когда ни травматических факторов в прошлом, ни объяснимых поводов для страха в настоящем не обнаруживается, призывают нас задуматься и о том, не влияют ли события всемирно-исторического, общечеловеческого масштаба на нашу жизнь не через сознательное восприятие информации и столь же сознательное восприятие беспокойства, порождаемого этой информацией в мире наших эмоций, а как-то иначе? Пока все осознается, человек знает, в чем дело, даже если испытывает боль, чувствует себя несчастным и беспомощным. Но зачастую происходит иначе: в какой-то момент он чувствует, как страх просачивается под кожу. Почему — он не знает. Если ему скажут, что причина в тех или иных ужасных событиях либо в тревожных газетных сообщениях, он ответит, что все это его не очень-то волнует, ибо он слишком занят собой. Как же этот человек поступает с внезапным страхом, загадочным, подспудным, растущим день ото дня? Он привязывает его к чему-нибудь, к какому-то инциденту, представлению или неприятной встрече. Он осознанно или неосознанно ищет и находит подходящую причину. И это придает ему некоторую уверенность. Ведь иначе пришлось бы заподозрить, что он сошел с ума.

Но внимательный наблюдатель запутанных путей и безвыходных мыслей, по которым страх водит этого растерянного человека, отчетливо чувствует, что здесь есть что-то еще, помимо (к примеру) с трудом извлеченного из памяти мужчины, домогавшегося двенадцатилетнего ребенка, или момента в семь-восемь лет, когда над матерью внезапно навис дамоклов меч тяжелой болезни, или паники при остановке поезда в метро три года назад. Наблюдатель чувствует: наряду со всем прочим и даже прежде всего, что определило, осложнило, вызвало данный страх, этого человека мучает страх перед будущим, который, сказать по правде, не так-то легко объяснить упомянутыми событиями прошлого. Это страх перед всем предстоящим — перед жизнью и развитием здесь, сегодня и завтра. Мы всегда норовим обвинить во всем прошлое, зачастую, конечно, не без основания, но неужели нельзя вспомнить, что существуют настоящее и будущее, и, как бы нелепо это ни звучало, поискать там причины страха?

Если говорить о страхе перед жизнью, есть два опасных пути. Один из них мы описывали: чересчур интенсивные размышления о вездесущих опасностях, о разрушительном, недобром вредны, если человек не научился черпать поддержку из других источников. Другой неверный путь — не подпускать к себе зло, вытеснять его из сознания в обманчивой надежде избежать страха. Ведь все, что происходит в мире: войны, голод, грабительская эксплуатация природы, пытки и ущемление свободы, все эти оскорбления, наносимые человечности человеком, — все это воспринимается нами очень глубоко, даже на бессознательном уровне. Более того, я убежден, что время от времени мы все выходим на уровень восприятия, где видим эти вещи во всей четкости и с глубоким участием, сколь бы превратно мы о них ни судили в иных ситуациях. Тогда мы вспоминаем, что живем на этой земле потому, что сами захотели бросить свою гирю на другую чашу весов, и выходим на уровень, где пребывали до рождения, соприкасаемся со «сферой целевых установок» (Рудольф Штайнер), со своими изначальными жизненными мотивами, вытесняемыми в обычной жизни в подсознание, а вытеснять их приходится, чтобы справляться с требованиями повседневности. Но если мы действуем вразрез с ними, они пробиваются оттуда и взывают к нам голосом той «внутренней совести», о которой говорилось в гл. II.3 со ссылкой на Абрахама Маслоу. Ночь за ночью они вливают в нас новые силы мужества, и мы проносим их через порог пробуждения. Но ведь, чтобы не распылиться впустую, это мужество должно найти применение. Где же ему применить себя, если мы при бодрствующем сознании не привыкли задумываться о глобальных проблемах человечества и о том, как связаны с ними мы сами?