Загадка воскресшей царевны

Анатолий от изумления опустил руки, которыми держал девушку за талию. Финн удовлетворенно кивнул, развернулся, как деревянный идол, и такой же деревянной походкой пошел было вон, но не дошел – свалился на обочине дороги и громко захрапел. Стало ясно, что он был мертвецки пьян, но восстал от сна где-то в соломе, чтобы заявить о своих правах, и отправился наверстывать упущенное.

– От-та кад-дет-т пойс! – раздался грозный голос над ухом, и Анатолий, резко обернувшись, увидел своего старинного приятеля Укко Сеппянена, финна, сына владельца писчебумажного магазина и дальнего родственника старушки, у которой Башиловы ежегодно снимали дачу. Тот от души расхохотался, глядя на изумленного Анатолия.

Они не виделись с прошлого года и сейчас радостно обнялись и пошли прочь из сарая, мигом забыв о танцах и обмениваясь стремительными вопросами и ответами о том, что случилось с каждым за минувший год. Посреди довольно бестолковой болтовни Укко внезапно посерьезнел, остановился и, вглядываясь в сумеречном свете в лицо друга, спросил шепотом:

– Это правда, что в новой даче рядом с вами живет царская семья, а твой отец их лечит?

Берлин, 1920 год

Девушка, известная как «фройляйн Унбекант» (то есть никому не известная), точно следовала инструкциям Сергея Дмитриевича Боткина и хранила о себе практически полное молчание. Все, что удалось узнать, это что у нее нет семьи: ни братьев, ни сестер, ни родителей, – однако все они умерли не столь давно: два года назад. Она была не замужем, но связи с мужчинами у нее случались. Последний раз она вступала в сношение около года назад. Впрочем, она толком не помнила.

Эти слова: «Впрочем, я толком не помню!» – «фройляйн Унбекант» повторяла очень часто. Так она отвечала почти на все вопросы.

После полутора месяцев совершенно бесполезных попыток установить ее личность полиция взяла дело в свои руки. У пациентки были сняты отпечатки пальцев, а потом ее сфотографировали, сделав два снимка: один в анфас, а другой в профиль. Девушка усиленно сопротивлялась, и пришлось позвать на помощь двух санитаров, которые удерживали ее перед объективом камеры. И все равно она корчила гримасы, пытаясь исказить черты лица. Создавалось впечатление, что она готова помешать любой попытке установления ее личности. Кое-как удалось сделать более или менее пристойные фотографии, которые затем развесили во всех отделениях полиции, надеясь, что «фройляйн Унбекант» хоть кто-то опознает. Причем фотографии, отпечатки пальцев и данные бертильонажа[38] «фройляйн Унбекант» отправили также в Штутгарт, Мюнхен, Дрезден и другие города Веймарской республики, где фотографии были выставлены на всеобщее обозрение. Полиция наводила справки во всех лечебницах – не было ли в них такой пациентки? Однако время шло, но ничего выяснить так и не удавалось. Наконец полиция прекратила розыскное дело, а «фройляйн Унбекант» по-прежнему была погружена в себя и свое одиночество.

Все пациенты Элизабет-кранкенхауза так или иначе искали общения друг с другом. Каждое отделение больницы было разделено еще на два отделения – мужское и женское. Их обитатели виделись в садике для прогулок, в столовой, в коридорах, норовили найти приятелей или подруг и в других отделениях, однако «фройляйн Унбекант» ни с кем не искала встреч. Она все время или сидела в постели, или бесцельно глядела в окно; когда подходил кто-нибудь из персонала, девушка демонстративно отворачивалась к стене или пыталась укрыться одеялом с головой. Было ясно: она не желала никакого общения. Из-за этой своей привычки «фройляйн Унбекант» никогда не гуляла у ворот в день выписки пациентов (а ведь это было еще одним источников немногих развлечений для остающихся в больнице!), а потому, конечно, пропустила момент, когда из хирургического отделения Элизабет-кранкенхауза выпустили Анатолия Башилова.

Пермь, 1918 год

Доктору позволили вернуться в свою квартиру, причем было сказано вслед: «Скоро за вами пришлем». Действительно, не успел он дома выпить чашку чаю, как за ним кто-то опять пришел из чрезвычайки. Доктор снова отправился наверх. Лекарства и перевязочные материалы были уже принесены.

Уткин вошел туда, где лежала больная, обмыл поврежденные места, смазал угол рта йодом, положил свинцовую примочку и дал девушке успокоительную микстуру. После этого он остался у постели больной, чтобы самому давать ей еще микстуры в определенное время. Он пробыл тогда около нее с час и дал ей микстуры ложки четыре, чтобы быть вполне уверенным, что лекарства она выпьет. Раньше он некоторое время служил тюремным врачом и знал, как равнодушны охранники к арестованным, как пренебрежительны к врачебным предписаниям. Кто бы ни была эта девушка, правду она говорила или нет, Уткину было ее невыносимо жаль. Что может быть ужасней для женщины – тем более для молоденькой девушки, тем более такой прелестной и нежной! – чем пережить насилие?!

Больная была в полубессознательном состоянии. Она то открывала глаза, то закрывала.